До воскресения он был третьим сыном мелкого дворянчика. Старший брат унаследовал титул и то имущество, что можно было унаследовать, и вложил, дурак, почти все состояние в колонию сэра Уолтера Рейли на острове Роанок с условием, что один из членов его семьи поедет присмотреть за этим вложением. Несчастливый жребий выпал Синьджону — который незадолго до этого опозорил фамилию. Если правду сказать, его разыскивали за убийство, и выбор у него был таков: либо покинуть Англию, либо кончить жизнь в Тауэре. Так что в 1587 году девятнадцатилетний Синьджон начал новую жизнь в Новом Свете.
Колония Роанок оказалась хуже ада. Летом было жарко и стояла вонь. Зимой леденили холод и сырость. Между этими временами года на остров налетали свирепые бури, ломавшие деревья, как щепки. Насекомые, ядовитые змеи, аллигаторы и прочая докучная фауна имелась в изобилии. Болезни не прекращались, как и голод — поскольку мало кто из колонистов хотя бы понятие имел о земледелии. Они же, в конце концов, все были джентльменами.
Очень немногие из колонистов могли выдержать такие суровости и лишения. Разумеется, представители высших классов сидели и ждали, что для них сделают существа низшие, в том числе несколько выживших женщин. Однако Роанок — не Лондон, и запас представителей низших классов не был неисчерпаемым. Когда англичане попытались обратить в рабство местных жителей, кроатоанов, у тех хватило наглости воспротивиться, и к бедам колонии прибавилась еще и война.
Синьджон в течение двух лет смотрел, как сокращается и гибнет колония. Кого-то из колонистов свалили болезни и недоедание, женщины в основном погибали от родов и перемежающейся лихорадки. Люди заходили слишком далеко в болота и не возвращались, став пищей аллигаторов и змей. А отчаянные крики тех, кто попадал в руки кроатоанов, разносились по лесу в течение нескольких дней. Синьджон молился о дне возвращения кораблей Рейли с провизией, чтобы удрать из этого зеленого ада, куда сослал его брат. Все что угодно, даже виселица, было лучше этого страшного места под названием «Америка».
Но его мечтам не суждено было сбыться. В одну из безлунных ночей 1589 года подошел к острову Роанок корабль, но это не сэр Уолтер Рейли привез свежую провизию.
В ту ночь Синьджон проснулся от криков и топота убегающих в панике людей. Первой мыслью было, что напали кроатоаны. Схватив шпагу, он выпрыгнул в ночной рубашке и увидел, что деревню захватили пираты!
Казалось, они были повсюду, вытаскивая за волосы немногих уцелевших колонистов. Синьджон прыгнул вперед, проткнув шпагой печень одному из пиратов. Но тот не упал замертво, а только заржал — показав клыки острые и белые, как у волка, и глаза цвета свежего вина. Синьджон не успел ничего сделать, как вампир ударил его наотмашь, и он потерял сознание.
Проснувшись, он понял, что находится в оковах с другими колонистами и несколькими захваченными кроатоанами, всего двадцать человек, — в железной клетке, укрепленной на палубе корабля под черными парусами. Вскоре он узнал, что корабль зовется «Осирис», а экипаж его — почти целиком нежить. Днем корабль вели несколько слуг-людей, но приходил вечер, и вываливались из трюма Свои — кланы Ласомбра, Вентра и Бруха, занимая места на палубе и на снастях.
Судьба захваченных колонистов оказалась воистину жестокой. Одного за другим их вытаскивали на палубу и выпивали всю кровь. Обескровленные тела отдавали слугам, которые либо разделывали их на мясо, либо скармливали акулам, плывшим за «Осирисом», как верные псы. Была бы такой же и судьба Синьджона, не улыбнись ему удача. Она пришла в лице капитана Блада, сурового предводителя команды вампиров. Может быть, старый пират заглянул в глаза перепуганного мальчишки двадцати одного года от роду и разглядел в них убийцу. Как бы там ни было, но ему взбрело в голову сделать Синьджона боем при своей каюте.
Капитан Блад, утверждавший, что плавал когда-то с Одиссеем, одевался во все красное, а темные волосы заплетал в косу, которая спадала до талии. Хотя и перепуганный поначалу, Синьджон вскоре научился отвечать на холодную ласку капитана. И немного прошло времени, пока он начал помогать своему хозяину планировать набеги на европейские колонии Нового Света.
В 1591 году капитан Блад наградил своего преданного боя даром Объятия. И когда Синьджон восстал, возрожденный, вступив в ряды Своих, его сделали первым помощником на «Осирисе». Так прошло еще лет десять — пока «Осирис» не встретил достойного противника в лице папского военного корабля, команду которого составляли сплошь инквизиторы, получившие от папы Иннокентия IX прямой приказ: истребить нелюдскую мерзость на всех морях. Воины-монахи были вооружены орудиями, метавшими ядра из освященного серебра, и так же освящены были у них клинки и мушкетные пули.
Капитан Блад стоял на снастях, выкрикивая громовой вызов, когда его свалила освященная пуля мушкета. На глазах у Синьджона тело его любовника рухнуло в воду, и там его разорвали акулы. Море вскипело алой пеной.
Синьджон спасся, выбросив за борт водонепроницаемый гроб из трюма. Забравшись в него, он крепко задраил крышку. Через два дня его прибило к берегам Франции. Два года он странствовал по большим городам Европы, вращаясь в обществе и Своих, и людей, пока не получил вестей о кончине королевы-девственницы. Тогда Синьджон вернулся в Англию и убил брата, который послал его на Роанок почти двадцать лет назад. Наследников брата постигла столь же быстрая и загадочная смерть, и тогда Синьджон, объявив себя дальним родственником, предъявил права на древний титул и земли. В этой маске он снова вошел в высшее общество, где прославился как дворянин, любящий ночную жизнь Лондона.
В следующем веке Синьджон организовал для себя множество личин, меняя социальные слои, чтобы его вечная молодость не слишком привлекала внимание. Зачастую он выдавал своих слуг-людей за себя самого постаревшего, а сам сопровождал их в виде собственного сына или внука. Иногда, как было во время правления Кромвеля, ему приходилось бежать из Англии на континент на годы и возвращаться, выдавая себя за собственного отпрыска.
Это была пора больших перемен, политических и общественных, которые несли с собой контрреформация и просвещение. Стала слабеть удавка религии на умах человечества, и столетние предрассудки начали уступать науке. Росла популярность рационального мышления, и все больше людей переставали верить в таких созданий, как вампиры и вервольфы. Тем легче было Синьджону вращаться в обществе людей без страха разоблачения.
Хотя догма, породившая когда-то Инквизицию, поблекла, но человеческое общество еще не было готово выйти нагим на холодный и беспощадный свет Рациональной Вселенной. И росло в эти времена число тайных обществ и их членов, как не бывало со времен Цезаря, когда таинственные культы процвели в Риме.
