Мурманцев, забыв о предупреждении руками не трогать, поднял закупоренную склянку. Внутри было рыхлое красновато-оранжевое вещество, похожее на очень мелкий песок из песочных часов.
— Это с Марса. А вот это с Меркурия. — Профессор показал на колбу с грязно-серой мукой. Потом на кривоватый булыжник желтоватого оттенка с фиолетовыми вкраплениями. — Осколок породы с Сатурна. Старый космос, в котором луны были планетами Солнечной системы, не позволил бы нам так быстро добраться до самых отдаленных из них. Теперь же они практически у нас под боком.
В голосе профессора прорезалась щемящая нота. Действительно, в близости такого количества лун была какая-то абсолютная мировая печаль. Если раньше на единственную луну выли в ночной тоске псы, то сейчас во время лунных парадов люди валом валили в церковь на покаяние. И не только потому, что так повелось с того самого семнадцатого, в котором едва не случился конец света.
— Если над головой зажглись луны, значит, это кому-то надо, — пробормотал Мурманцев строчки из известной поэмы неизвестного автора, потерявшегося в круговерти двадцатых годов прошлого века. — Если звезды упали с неба, значит, мы не достойны смотреть на них.
— Тогда и в самом деле многие считали, что звезды попадали в бездну. Никому просто в голову не приходило, что Земля сорвалась с места, как пришпоренный рысак, и понеслась быстрее кометы. А за ней солнце и все планеты. Это было событие поистине библейских масштабов.
Мурманцев подумал, что профессор Арзамасцев очень бы хотел присутствовать при этом событии, чтобы лицезреть столь мощно проявляющую себя волю Творца всего сущего. Сам Мурманцев при соприкосновении с мистической стороной бытия испытывал каждый раз не меньшее потрясение и возгорание духа. Но для этого ему вполне хватало и более локальных касаний длани Божией к тварному миру.
— Нас затянуло в этот темный мешок через одну из черных дыр, — продолжал трагически воодушевляться профессор, словно персонаж чеховской пьесы, разве что без патетического заламывания рук. — Это какая-то слепая кишка Вселенной, потайной карман мироздания, глухой подвал замка, выстроенного Богом. Нас выбросило на пустынные задворки, но, заметьте, Земля главенствует в этих задворках. Мы вернулись к геоцентрической системе Птолемея. Задумайтесь над печальной красотой подобного размена, молодой человек. И вы увидите, что хотел сказать людям Бог.
— То же, что сказал, взойдя на крест. — Мурманцев не стал задумываться. Он и так знал. — А скажите, профессор, ведь вы лелеете мысль отыскать когда-нибудь с помощью этих вот космолетов выход из нашей слепой кишки мироздания? Увидеть звезды — об этом вы мечтаете? Если был вход, должен быть и выход, разве нет?
— Только если это не другая вселенная. Она могла случайным образом соединиться с нашей исходной Вселенной, а потом оторваться. Но даже если это все еще наша Вселенная, обратный ход через черные дыры очень сомнителен. Плотность вещества в них так велика, что материя как бы выворачивается наизнанку и превращается в подобие сливной воронки. Вот в такую воронку мы и вылетели. Боюсь, звезд нам уже не видать… Однако время к обеду. Если хотите здесь еще остаться, оставайтесь. А у меня, к моему прискорбию, режим. Удачи вам, молодой человек.
После ухода профессора Мурманцев потерял интерес к космическому музею. Сведения, которыми его нагрузил Арзамасцев, немного приглушили острую оторопь, объявшую будущего воспитателя маленького чуда-юда. Теперь же все вернулось на свои места. Космос, хотя бы и ближний, оставался где-то очень далеко. Поттерманы, собиравшиеся бороздить дальний космос в своих странных поисках, жили за океаном и причиняли пока что мало беспокойства. Удивительный же уродец, место которому в Кунсткамере, рядом с заспиртованным двухголовым младенцем, — тут он, неподалеку, возле обители святого целителя Пантелеимона. И уже завтра должен надолго войти в жизнь Мурманцева. И даже не в служебную жизнь, а самую что ни на есть личную. С пеленками, манной кашей и сказками на ночь. Хотя нет, пеленки вряд ли потребуются. А манной каши этот ребенок не ест. Как и всего остального.
Мурманцев воровато оглянулся, хоть в этом не было необходимости, и взял склянку с марсианской пылью. Зубами вынул плотно сидящую пробку, достал платок и ссыпал на него немного лунной трухи. Закрыл склянку, завязал платок в узелок и сунул поглубже в карман. Это, конечно, не луна, которую мужчина должен достать с неба для любимой женщины. Но Мурманцев подозревал, что его любимая женщина, чье сердечко обмирает при взгляде на лунный менуэт в небе, не имеет таких прихотей. Так что щепотка Марса ее вполне удовлетворит. Этой ночью Стаси провела не меньше двух часов на балконе, любуясь Парадом. Мурманцев, не дождавшись ее, заснул и увидел неприятный сон про Распутина. Но он надеялся, что узелок с пылью оттуда в качестве откупного удержит ее сегодня и, как полагается благочестивой жене, она проведет ночь в постели с мужем. И отгонит от него другие неприятные сны, если те посмеют явиться.
Покидая музей и спускаясь по широкой псевдомраморной лестнице к выходу, Мурманцев размышлял, является ли похищение лунной пыли нарушением восьмого пункта заповедей, а именно «Не укради». В итоге пришел к выводу, что исповедоваться в постыдном преступлении все же придется. Но мысль эту перебивала другая. Каким образом совместить нежные чувства к жене с предложением усыновить монстрика?
В феврале наконец грянули события, что назревали всю эту зиму, начиная с декабря, когда по столице, а затем и по всей стране разнеслась весть о страшной смерти старца, околдовавшего императорскую семью. Многим уже тогда было ясно, что одним только убийством Распутина Россию не очистить от накопившейся в ней грязи, гноя, боли и предательства. Что за этим, уже независимо от чьих-то желаний или нежеланий, усилий или противодействия им, одна за другой начнут открываться страницы жестокой драмы, исторической мистерии. Но совершать великое очистительное действо было страшно. По собственной воле люди не совершают его. Ими просто овладевает дух злобы и разрушения. Они становятся одержимы идеей, которая заставляет их думать, что, сжигая в огне прошлое, они творят историю и новый мир. Старая империя обречена. Дух злобы давно овладел теми, кто призван был подтолкнуть ее к пропасти и, ликуя, сбросить вниз. Но и духа злобы еще удерживало на короткой цепи нечто, чему почти никто уже не верил. Пока не переполнилась Чаша, империя стояла. Псы истории должны были пролить сосуд терпения, чтобы мистерия получила зачин и после развернулась во всей своей широте.
