пару дней и не мыться. И на кой черт, я открыла ему калитку??? – уже в который раз корила себя девушка, – сейчас бы стояла в магазине, болтала с Анькой, обои в цветочек выбирала.
Её размышления внезапно прервал шум в самом темном месте дома, за печкой. Там, из ниоткуда появился сначала их домовой, затем какое-то взлохмаченное существо, ростом с Дормидонта в овчинном полушубке.
– Дашка, подь сюды, – деловитым тоном произнес Додо и помахал ей рукой.
– Хозяина корчит перед коллегой, – поняла Даша.
Она быстро подскочила к печке, плюхнулась на коленки, чтобы не нависать над хозяином и с нетерпением спросила:
– Ну что, получилось?
– С трудом, но получилось, и то не у нас. Если бы не дождик, то не загнать её нам в дом, уж слишком усердная девица.
– Так радоваться нужно, хозяйка в доме трудолюбивая.
– Мы порадуемся. Потом, – ответил домовой, – а сейчас послушай, что скажет тебе наш брат Феофан, больно интересную историю он рассказывает, и уж очень она на нашу похожа.
– Ага, значит это тоже домовой, только какой-то неопрятный, – догадалась девушка.
Феофан, молчавший до этого момента, вдруг прокашлялся и заговорил невероятно скрипучим голосом:
– Мы с Дормидонтом тута старожилы. Самые старые, значит, и дома у нас. И в этих домах из поколения в поколение живут ведьмы и колдуны. Испокон веков рода наши дружили, но вышло так, что наш Стапанов род на Степане и закончился. Всех сыновей война забрала, а ведь говорил я ему, говорил еще в сорок третьем, не пущай младшого воевать.
– Кх, – кашлянул Дормидонт, – ты поближе, поближе к делу-то.
– Так вот, – продолжил Феофан, – Степан, как и Дарья, знатным лекарем был и люди к нему толпами ходили. Вон Дормидонт соврать не даст. Идёт, бывало, со станции народу куча, бабы, мужики, ребятишки, а потом у деревни начинают делиться. Бабы да ребятишки в сторону Дарьи уходят, а мужики, стало быть, к Степану идут. Нам тогда даже барин телегу снарядил, чтобы на ней баб болезных, да малых детей к Дарье привозили, с каждого по копеечке, опять же доход.
– Кх, – снова кашлянул Додо.
Феофан неодобрительно посмотрел на хозяина дома, но продолжил в нужном направлении.
– Хм… Годов эдак десять назад начал у наших ворот появляться мужик. Сам белый как смерть, весь в черном и клюв вместо носа. И понимаешь, как появится, так жди неприятностей. Сначала какой-то юнец пришёл, волосья у него выпадали, Степан бился над ним долго, но ничего сделать не мог. Потом этот юнец каждые выходные приезжал и стоя у ворот поносил Степана, на чем свет стоит, людей от дома отгонял, больных отпугивал. Лекарь мой от этого даже приболел маненько, но потом ничего, оправился. Второй раз мужик появился, грыжа у него была. Степан долго бился над ней, а удалить не мог, мужику тому к врачу бы пойтить, операцию сделать, так нет, наседает на Степана, лечи мол, и все тут, не люблю я врачей. А когда Степан сказал, что нельзя просто так такую грыжу излечить, операцию нужно делать, то мужик тот так проклял моего ведуна, что тот слёг на полгода, еле оклемался. Хотел уже бросить своё дело, да я отговорил. Поднялся Степан на ноги, люди опять к нему стали приходить, повеселел мой лекарь, а тут опять этот чёрный появился. И явился к нам ветеран один, назвался однополчанином младшого, сказал, что пуля у него застряла между ребрами. Сынок Степанов, еще тогда, в войну пытался другу помочь, да не успел, убили его, а перед тем как его убили-то рассказывал сказки, что, мол, батя его знахарь великий, и может что угодно вылечить. Степан сразу сказал, что не сможет он пулю ту вытащить, времени уже прошло, почитай больше шестидесяти лет, да и зачем ему, однополчанину это, всё равно уже на кладбище одной ногой стоит, правду сказал, значит. А тот со злости взял, да и палкой Степана моего по голове и треснул. И убил на месте. А потом исчез, как будто его и не было.
Даша переглянулась с Додо, и побледнела.
– Вот тебе и провокации, – сказал он.
– Вот тебе и испытания, – поправила его Даша.
– Ну, уж провокация али нет, с этим разбирайтесь сами, а моё дело маленькое, – сказал Феофан и исчез.
– Это кто сейчас тут был? – девушка ткнула пальцем в пустое место, где только что стояло лохматое существо.
– Домовой того дома, где Татьяна будет жить.
– А зачем ты его сюда притащил?
– Да он заявил, понимаешь, что нам больше не доверяет. Сказал, что знает кое-что по нашей проблеме. Но нам не скажет, а человеку моему всё выложит, без утайки, чтоб мне бестолковому не сгинуть, как ему, горемыке, – сказал Додо, и, вздохнув, добавил, – ладно, пошел я, день не мое время для показа, – и тоже исчез, как и Феофан, оставив Дашу со своими мыслями один на один.
Девушка сидела в кресле и думала. Тем для размышления было много, и все они разбегались и сходились к одному, что кто-то где-то врёт. Вроде бы складный рассказ Феофана идеально срастался со всем, кроме одного, и это одно перечёркивало всё и сразу. Да и к чему он был, этот рассказ, тоже не понятно. Вывод какой из сказанного следовал? Если только предостережение.
В деревне давно наступил вечер, а Даша всё так же сидела, не включая света. Она не заметила, когда появился домовой, просто в какой-то момент поняла, что в комнате она находится не одна. Она тяжело вздохнула, хозяин спросил:
– Ты чего в темноте сидишь, сидельца боишься?
– Нет, не боюсь, знаю, что ты защитишь.
– Тогда чего?
– Думаю.
Даша ожидала, что Додо спросит, о чём же она думает, но тот молчал, и тогда она сама начала излагать свои мысли.
– Ты не обижайся, пожалуйста, но твой Феофан, скорее всего от одиночества головой поехал, то ли он врёт, то ли он сочиняет, но то, что он рассказывал полная ерунда. Какая телега, какой барин, о чём он тут молол? Это сколько же было Степану, когда его убили, если младшего в сорок третьем забрали, а через шестьдесят с лишним лет к нему припёрся однополчанин сына? А бабушке моей тогда сколько лет?
Домовой в темноте тяжело вздохнул, заботливо закрыл на окнах шторы и включил свет, взял Дашу за руку и потянул к комоду.
– Говорил я Дарье, выросла ты, думать научилась, давно уже нужно было всё рассказать, – проворчал он, – вся беда ваша в том, что
