Тут все примолкли; аргумент потряс — не каждый день встретишь человека, который видел черта!
Потом посыпались вопросы:
— Где? Как? Когда?..
Почтенный хуторянин на секунду замялся: — Мм… — а потом сразу сказал:
— Был я с топором в таком месте, где мне не следовало быть, и поэтому побаивался (тут мы все сразу догадались, что был он в помещичьем лесу, где ему на какую-то поделку деревцо приглянулось). Стою за деревом и прислушиваюсь — вроде кто-то идет.
Смотрю: вышел человек в фуражке с зеленым околышем — лесник… Вышел и шагах в полста остановился. Я стою за деревом, не двигаюсь, и он стоит. Не прошло много времени — переменился лесник: вместо него с рогами и копытами в полной форме черт стоит. Потом опять переменился — раз пять в моих глазах менялся… Я потихоньку начал отступать, крадучись, к дереву и вскоре выбрался на большую дорогу — тут уж меня не возьмешь… А вы говорите — черта нет…
На этом месте я обрываю рассказ крестьянина. Несмотря на всю комичность, искренность рассказа, остается вне всякого сомнения — он видел. Другой вопрос: что или кого он видел?
Чтобы лучше в этом разобраться, приведем еще несколько примеров.
Был Рождественский сочельник. Леснику казенной дачи Яну Берзгалу сегодня вполне можно было остаться дома и не делать обхода своего участка. Дома было тепло и так приятно пахло горячими пирогами, начиненными рубленой свининой с луком и перцем, печь которые жена Яна умела, как никто: корочка ее пирогов была тонкая, везде равномерная и хрустела на зубах. Было припасено и несколько бутылок с чем-то покрепче молока…
Но Ян все же пошел. Почему? Да душа у него была лесная… Привык он. Так приятно было, придерживая одной рукой ложе ружья, закинутого за спиной, шагать меж деревьев по неглубокому снегу и читать на нем, как по книге, отпечатки следов лесных жителей. Кроме того, он был замечательный стрелок и любил приносить домой то беляка, то русака… Жена Яна шпиговала их салом — получалось недурно.
Сегодня, конечно, о стрельбе в зайца не могло быть и речи, потому что в канун Рождества нельзя проливать чью бы то ни было кровь, и если Ян все же прихватил с собой десяток заряженных дробью патронов к своей централке, то исключительно потому, что без патронов и ружье ни к чему, а какой же ты лесник без ружья?
Он уже обошел почти все, что наметил, осталось обойти рощу, что у кладбища, а потом можно будет свернуть на проселок и… домой.
Мягкие зимние сумерки спускались на землю, когда он стал подходить к роще. Было безветренно, сравнительно тепло и тихо. Небо, как обычно в Прибалтике в ту пору, было затянуто низко опустившимся пологом серых сплошных облаков. За белыми полями тянулась иссиня-черная полоса леса.
И от этого безветрия, и от низко опустившегося неба создался какой-то особый уют и появилось ощущение блаженного спокойствия на душе. Приятные мысли рождались в голове: вот он, надышавшись чистого — уж чище некуда — воздуха, полный лесного запаха, с небольшой, даже приятной усталостью в молодом еще теле перешагнет порог своего дома, где к этому времени уже все будет вымыто и убрано по-праздничному. Марина, наверное, еще будет над чем-то колдовать, а он подойдет к ней, возьмет ее голову в ладони и медленно поцелует в теплые губы… — Э-э — что это? — встрепенулся он.
— Никак заяц?
Верно: со стороны кладбища несся заяц — несся мимо него в каких-нибудь полсотне шагов, видно, к роще.
Он бы не был Яном, если бы не выстрелил в него. Он ни о чем не думал — ружье автоматически очутилось у плеча, он только нажал спуск, и почти одновременно раздались два выстрела.
И тут Яна постигла горечь: заяц улепетывал, точно в него и не стреляли…
Это был большой удар по самолюбию стрелка, но он сейчас же нашел для себя утешение: собственно говоря, это и хорошо, убить животное в Рождественский сочельник — большой грех…
Вынув из централки пустые гильзы, он засунул два новых патрона и уже собирался закинуть ружье на ремне за спину, как увидел невероятное: заяц, не добежав до рощи, вдруг остановился и, словно раздумав, помчался обратно к Яну по своим старым следам…
— Эх, подлец!..
Ян бабахнул в него опять из обоих стволов, а заяц, как ни в чем не бывало, убежал на кладбище.
— Ну и дела! — сказал Ян, снова заряжая ружье.
Только перезарядил, видит, заяц выбежал с кладбища и опять мчится к нему…
Далее происходило то, что можно бы назвать «челночной операцией»: заяц носился туда и обратно, а Ян в него стрелял — и так до последнего патрона…
Когда заряды кончились — заяц перестал появляться. Ян хмуро сосчитал стреляные гильзы и пришел к заключению, что не мог он так позорно промахнуться столько раз — на снегу должны были остаться хоть капли крови или сбитая шерсть… Чтоб успокоить свою задетую гордость стрелка, он пошел «на линию огня», где перед ним только что носился беляк (если это был беляк), но сколько ни искал, не нашел ни капли крови, ни шерстинки, а самое главное — не нашел заячьих следов на снегу…
Вот почему, возвратившись домой, вместо того чтобы поцеловать жену, он только глубоко вздохнул и сказал:
— Ох, Марина, если бы ты знала, что со мной было!..
Жена ушла с покоса домой пораньше, чтоб успеть истопить баню и навести порядок в доме, как полагается в субботу, а Мартын остался копнить сено. К солнечному заходу еле-еле управился, потом завязал в узелок посуду и остатки обеда, закинул грабли в пустовавший пока сарай и зашагал домой.
Тут только, по дороге, он ощутил, что работал «как зверь», что «аж кости ломит», что «устал, как собака», что сухие листочки сена попали под рубашку и неприятно липнут к потному телу… Однако, по мере того как он удалялся от покоса, становилось лучше, и он думал, с каким наслаждением заберется в баню и будет париться хорошо пахнущим березовым веником — не тем, высохшим уже, который сперва надо распарить в горячей воде, а свеженаломанным… Как потом, согнавши с себя «три пота», обмоется, окатит себя ведром холодной воды и, надев чистое белье, «мягкий» и умиротворенный, в одних белых кальсонах пойдет босиком развалистой походкой по узенькой тропиночке среди огородных лопухов к дому и сядет там за стол…
Нет ничего полезнее человеку после бани, как простокваша. После простокваши жена поставит перед ним миску с мелко нарезанным салатом и луковым пером, слегка посоленными и перемешанными со сметаной… Ой! Небесная это еда с куском ржаного хлеба после бани!..
Как только поужинает — его сразу потянет спать — о! как он будет спать! Завтра, в воскресенье, можно поспать и днем…
