— Но я не знаю…
— Ульфур!
— Не надо! Я же не могу вспомнить того, чего не знаю! Этого нет во мне! Ну чем я могу доказать?! Ну, влезьте мне в мозги, режьте меня — ребят-то зачем?..
— Ты мне еще нужна. Ульфур, давай. Один… два…
Ульфур смотрел мне в переносицу. Глаза у него были желтые, волчьи. И я знал, что ничего не успею. Он быстрее. Еще я знал, что сейчас умру, как пять минут назад умер Илья, и больше ничего не будет. Это была совершенно деревянная мысль. А еще пришли слова, которые я беззвучно бормотал, едва шевеля губами и не отдавая себе отчета в том, что они значат. Если бы я хоть что-то соображал, я бы удивился, как легко они складываются.
Меня нет, я прозрачен, как стеклышко Я лечу высоко над страдой Я скользнул через узкое горлышко И пролился студеной водой Я прилип тополиной пушинкою К темной волчьей косматой спине Я растаял случайной снежинкою Ив глаза ты глядишь — не мне По ту сторону микрофона раздался какой-то шум, вскрик, удары, шуршание, скрежет. Потом вернулся голос:
— Пять.
Ульфур вскинул руку с пистолетом — и, продолжая смотреть на меня, выстрелил в Хайяма…
Потом они повернулись и ушли. Дверь закрылась, и стало почти темно.
Здесь у меня спасительный провал в памяти. Я не помню, кто как себя вел, что говорил и что делал. Ну, сами представьте себя на нашем месте… хотя это, наверное, невозможно. Вот только что рядом с тобой случилось две смерти, два убийства, но убили друзей, убили не тебя… скажи честно, ты сможешь сдержать радость? Облегчение хотя бы? Убитые сразу оказались где-то далеко-далеко…
Нет, кое-что я все-таки помню. Помню, что Илья умер сразу, потому что крови под головой было совсем мало, а Хайяму пробило шею, и он истек кровью, и Артур пытался ему что-то пережать, заткнуть… он сам был потом весь в крови с головы до ног. Я помню Патрик, которая сидела под стеной, сжав колени локтями и пытаясь ладонями закрыть себе и уши, и глаза, и рот… я ее тронул, и она дернулась, как от удара током. А Валя была как-то нечеловечески спокойна, только все время отрицательно покачивала пальцем: я что-то забыла, я что-то забыла, но я обязательно…
Потом я, Джор и Артур отнесли убитых в дальний конец коридора, а когда вернулись — Вика, рыдая, пыталась какой-то тряпкой стереть кровь с пола, и я почему-то закричал на нее: не смей этого делать! Не знаю почему. Она смотрела на меня круглыми глазами и даже не истерила, настолько непонятным был для нее мой поступок. А я откуда-то знал, что если мы сейчас сотрем следы, то потом ничего не вспомним. Откуда я мог это знать?..
Нет, ерунда. Ничего я не знал. Просто сам этот жест: побыстрее затереть, уничтожить следы смерти наших товарищей — показался мне… нет, слова не подберу… то ли трусливым, то ли хамским… в общем, неправильным.
А может, мне просто хотелось наорать на Вику.
Из-за этого мы снова чуть было не подрались с Артуром.
В общем, все было плохо. И могло стать только хуже.
Тут еще погас свет…
Вспомнил: когда Вика терла пол, она проклинала Маринку за идиотское упрямство, она жизнями нашими готова пробросаться, партизанка, сволочь… И я то ли не расслышал слов, но понял, что Вика опять взялась себя по-гадски накручивать, то ли как раз расслышал, взбеленился, но наорал про другое — про то, что меня хуже всего взбесило: парни еще коченеть не начали, а их уже стирают с доски. К тому же Хайямовой курткой…
Маринка тем временем лежала в отключке. При этом она странным образом видела саму себя — как бы из-под потолка, видела сидящего в задумчивости Волкова, видела стены и видела то, что находится за стенами, — смутно, но видела. Она даже сумела рассмотреть путь наружу: через соседнюю маленькую комнатку, потом по лестницам, потом подземный бункер с рядами клеток, потом снова лестница, но уже вверх — и усеченная бетонная пирамида выхода с тяжелой наклонной дверью…
— Хватит, — поднял голову Волков. — Хватит, я сказал!
Он ударил ладонью по стальному столу так, что тот загудел, как колокол. Щит, закрепленный на нем под раструбом ультрафиолетового прожектора, добавил в гудение свою ноту.
Лиловая мерцающая искра, которая все это время металась по лабиринту — а лабиринтом, очень сложным, была почти вся выпуклая поверхность щита, на какое-то время остановилась, как бы прислушиваясь к происходящему.
(«Ты знаешь, что это?» — «Нет». — «Это душа моего отца». — «Как она попала сюда?» — «В момент смерти; это очень злое и подлое колдовство, я не хотел бы о нем говорить». — «Что же с ним случилось, с вашим отцом?» — «Ему отрубили голову — этим самым щитом, острой кромкой. А потом ему отрубили ноги и сожгли, чтобы он не смог выйти из могилы. Очень практичный оказался ход: когда я спустился в Нижний мир, я не смог вывести отца, хотя нашел его и даже почти говорил с ним…» — «Почти говорил? Это как?» — «Побываешь в Нижнем мире — поймешь. Если ты мне поможешь, я тебя научу».)
— Вставай, — сказал Волков. — Время уходит. Тебе оно нужнее, чем мне.
Маринка поднялась. Тело было чужое.
— Ты действительно не знаешь стафы, — сказал Волков. — Это удивительно, но это правда. Тогда у нас остается единственный выход: ты отправляешься в Весиалюэ, к колдуньям. Узнаешь у них заклятие и приносишь мне. Тогда можете все убираться к мамочкам. Если не приносишь, то ровно через сутки я прикажу начать убивать этих твоих приятелей — скажем, по одному в час. Причем каким-нибудь веселым способом. Прикажу отдавать их волкам. Что скажешь?
— Что такое Весиалюэ? — мрачно спросила Маринка.
— Преддверие Похьйоллы, если тебе это что-то говорит. Место за краем, но все-таки очень близкое к нашему миру. Туда можно попасть просто по рассеянности…
— Туман?..
— Да-да. Умница. Туман образуется там, где граница истончается до толщины волоса.
— Понимаю, понимаю… Почему я? Почему не кто-то из ваших подручных?
— Потому что ты, деточка, — очевидная потомственная колдунья. Изобразишь возвращение заблудшей — они и растают. Ах да, я не сказал: Весиалюэ населена исключительно ведьмами. Бабье царство. Тебе понравится.
— Как я его найду?
— Дам проводника.
Маринка медленно кивнула, как будто прислушиваясь к тихому голосу внутри себя.
— Мне нужно взять кого-то из своих, — сказала она.
— Зачем?
— Не знаю. Чувствую.
— Интересно… Да, похоже, я всецело прав относительно тебя. Ты колдунья по рождению, и ты становишься колдуньей по сути. Тебя мамочка ничему такому не учила?
— Наоборот, — сказала Маринка. — Запрещала.
— Что ж, тоже способ. Даже более эффективный, пожалуй… Хорошо, одного возьми. Это должен быть мужчина?
— Кажется… кажется, да. Да.
— Выбирай.
— С которым мы… с которым нас…
— Неплохой выбор. Шарп!
Так я оказался перед Волковым. Он какое-то время смотрел на меня, как большой ученый на таракана, представляющего ограниченную научную ценность.
— Любопытно, — сказал он некоторое время спустя. — Очень любопытно… А что, молодой человек, если тут у нас все закончится хорошо — не хотел бы ты поработать у меня? Не как эти… — Он качнул головой в сторону Шарпа и пары выворотней, которые меня привели. — На хорошей интеллектуальной и очень интересной работе? За очень приличные деньги?
— После того, что?.. — начал я. Честно говоря, Волков меня ошеломил этим предложением. Едва ли не больше, чем ошеломило все остальное, вместе взятое.
— А почему нет? — удивился Волков. — Я, в отличие от остальных крупных работодателей, всего лишь ничего не скрываю от нанимаемых. Предпочитаю полную ясность и открытость. Со мной любого может ждать что угодно, кроме разочарования… Впрочем, я не тороплю. Вернетесь — вернемся к теме. Не вернетесь — ну, что поделаешь. Судьба.
И, повернувшись к Шарпу, сказал:
— Сделаешь все, чтобы вернулись.
Я ждал, что Шарп ответит как-то по-военному — «так точно» или «слушаюсь», но он только мрачно кивнул.
(Запомнить: в комнате одновременно было четверо — Маринка, Волков, Шарп и я. Охранники топтались за дверью. И не было ни одного момента, когда кто-то выходил. Или вошел и незаметно остался. И вниз мы все спустились так же — вчетвером. Только потом Волкова позвал какой-то длинный в белом халате, и он точно ушел, а мы остались, Шарп, Маринка и я…)
Вылетели на том маленьком вертолете, «робинсоне»; сначала, конечно, пришлось подождать, когда его выволокут на руках на площадку, поставят на место лопасти, заправят. Пришла девушка-пилот в круглом оранжевом шлеме и в темно-серой куртке из какой-то металлизированной синтетики, отливающей по изгибам то фиолетовым, то зеленым.
— Ин-те-ресно… — пробормотала Маринка, глядя на нее.
Шарп услышал.
— Да, Икка — наша беда и выручка. Универсальная девушка, на все руки. Но только на руки, к сожалению…
— Я уже поняла, что с ней что-то неладно, — сказала Маринка. — Но что именно?