— Пофилософствовал? — осведомился я.
Хадди великодушно махнул рукой.
— Продолжай.
— Биби не нашел в автомобиле следов крови, но образцы, взятые из багажника, показали наличие микроскопических следов органической материи. Биби не смог их идентифицировать, потому что разложились. За неделю на предметных стеклах ничего не осталось. Только использованный закрепляющий раствор.
Хадди поднял руку, как ученик в трансе. Я кивнул.
— Через неделю мы не нашли тех мест, где эксперты делали соскобы, на приборном щитке и рулевом колесе.
Дерево как бы затянулось. То же самое произошло и с обивкой багажника. Если поцарапать крыло перочинным ножом или ключом, через шесть или семь часов царапина исчезает.
— Он восстанавливает себя? — спросил Нед. — Он это может?
— Да, — кивнула Ширли, достала из пачки «Парламента» новую сигарету, закурила, быстро и нервно затягиваясь. — Твой отец уговорил меня принять участие в одном из его экспериментов: я держала видеокамеру. Он прочертил длинную царапину на дверце водителя, под хромированной полосой, и мы навели на нее видеокамеру и оставили включенной, возвращаясь через каждые пятнадцать минут. Ничего драматического не произошло, но было интересно, прямо-таки как в кино. Царапина становилась все мельче, темнела по краям, словно подстраивалась под остальную краску. И наконец, исчезла. Бесследно.
— А шины, — внес свою лепту Кандлтон. — Стоило проткнуть одну отверткой, как из дырки начинал с шумом вырываться воздух. Но шум постепенно переходил в свист, который скоро замолкал. А потом отвертка падала на бетон.
Шина выталкивала ее, как тыквенное семечко.
— Он живой? — спросил меня Нед. Так тихо, что я едва расслышал вопрос. — Я хочу сказать, если он может восстанавливаться…
— Тони всегда говорил, что нет, — ответил я. — Стоял на этом. «Это всего лишь механизм, — бывало объяснял он. — Какой-то механизм, принцип действия которого мы не понимаем». Твой отец придерживался прямо противоположного мнения и всегда защищал его так же истово, как Тони — свое. Если бы Кертис был жив…
— Тогда что? Что бы произошло, если б он был жив?
— Не знаю, — ответил я. Вдруг навалилась тоска. Я еще многое мог сказать, да только расхотелось. Не лежала к этому душа, не было желания, как не бывает его, когда перед тобой маячит необходимость сделать что-то нужное, но тяжелое и тягомотное: выкорчевать пень до заката солнца, убрать сено под крышу до послеполуденного дождя… — Я не знаю, что бы произошло, будь он жив, и это чистая правда.
Хадди пришел мне на помощь.
— Твой отец помешался на этом автомобиле, Нед. В том смысле, что проводил с ним каждую свободную минуту, ходил вокруг, фотографировал.., трогал. В основном трогал. Постоянно, словно убеждал себя в его реальности.
— И сержант тоже, — вставил Арки.
«Не совсем», — подумал я, но ничего не сказал. С Кертом все обстояло иначе. В конце концов автомобиль стал вотчиной его, а не Тони. И Тони это знал.
— Но что произошло с патрульным Рафферти, Сэнди? Вы думаете, что «бьюик»…
— Сожрал его, — безапелляционно заявил Хадди. — Так я думал тогда, так думаю и теперь. Так думал и твой отец.
— Правда? — спросил меня Нед.
— Да. Съел его или перенес в какое-то другое место. — Я вдруг опять подумал о тягомотной работе: застилать кровати, мыть горы грязной посуды, косить траву и ворошить сено.
— Вы хотите сказать, что ни одному ученому не позволили изучить эту штуковину после того, как патрульный Рафферти и мой отец увидели его на заправочной станции? — спросил Нед. — Никто и никогда? Ни физики, ни химики? И никто не делал спектрографического анализа?
— Кажется, Биби приезжал еще раз, — ответил ему Фил, словно чуть-чуть оправдываясь. Сам, без «деток», с которыми обычно работал. Он, Тони и твой отец закатили в гараж какой-то большой прибор.., может, и спектрограф, но я не знаю, что он показал. А ты, Сэнди?
Я покачал головой. Из тех, кто мог ответить на этот вопрос, никого не осталось. Или на многие другие. Биби Рот умер от рака в 1998-м. Кертис Уилкокс, который так часто бродил вокруг «бьюика» с блокнотом в руке, что-то записывая и зарисовывая, трагически погиб. Тони Скундист, бывший сержант, еще жил, но ему давно перевалило за семьдесят и болезнь Альцгеймера начисто лишила его памяти. Я помню, как поехал навестить его вместе с Арки Арканяном в доме престарелых, где он теперь живет. Аккурат перед Рождеством. Мы с Арки купили ему золотой медальон святого Христофора, на который скинулись все ветераны, служившие под его началом. Вроде бы мы попали в удачный день. Сержант без проблем открыл коробочку, достал медальон, порадовался подарку.
Даже раскрыл замочек. Правда, закрывать его, уже на шее Тони, пришлось Арки. А потом Тони пристально, сдвинув брови, посмотрел на меня. Я увидел прежний, так хорошо знакомый мне взгляд, Тони вроде бы стал самим собой. Но глаза наполнились слезами и иллюзия исчезла.
"Кто вы, парни? — спросил он. — Я почти что вспомнил, — а потом добавил, буднично так, словно говорил о погоде:
— Я в аду, знаете ли. Это ад".
— Послушай, Нед, — сказал я. — Совещание в «Кантри уэй» служило одной-единственной цели. Копы Калифорнии пишут эти слова на борту своих патрульных машин, может, потому, что память у них не очень и им надо постоянно их видеть. Мы не пишем. Ты знаешь, о чем я говорю?
— Служить и защищать, — ответил Нед..
— Точно. Тони думал, что этот вроде бы автомобиль попал в наши руки по воле Божьей. Он не произнес этих слов, но мы поняли. И твой отец чувствовал то же самое.
Я сказал Неду Уилкоксу лишь то, что, по моему мнению, ему следовало услышать. Но не стал говорить об огне, который горел в глазах Тони и его отца. Тони мог читать проповедь, что наш долг — служить и защищать; мог говорить, что патрульные взвода Д, как никто другой, позаботятся об этом загадочном «бьюике»; мог даже позволить себе порассуждать, что когда-нибудь мы даже отдадим свою находку тщательно отобранной команде ученых, которую, возможно, возглавит Биби Рот. Он мог рассказывать эти байки и рассказывал. Но его слова ничего не значили. Тони и Керт хотели спрятать «бьюик», потому что не желали с ним расставаться. В этом и состояла главная причина, а все остальное служило ширмой, ее скрывающей. Этот загадочный, экзотичный, уникальный «роудмастер» принадлежал им, и они ни с кем не хотели делиться своим сокровищем.
— Нед, — спросил я, — ты не знаешь, остались ли после отца записные книжки, блокноты? Листы которых держались на спирали. Такие предпочитают школьники.
Нед сжал губы. Опустил голову, уставился в землю.
