– А что там еще есть?
– В городе? Сейчас ничего хорошего. Развалины, обжитые панами. Тебе мало лет, ты не знаешь, как было раньше. Но те, кто старше, они помнят… помнят другие места. Там, в городе, были музеи. Статуи, картины… Если когда-нибудь попадешь в один из них, увидишь, как выглядят эти другие места.
Ян уже понял, что внутри старика живут два разных человека. Одного звали Нецки, он выкрикивал бессвязные фразы, расхаживал везде с палкой и чистил своего пана. Нецки был не злой, но и не очень-то добрый, он мог походя ткнуть Елену зигзагом. Второй, имени которого Ян не знал и которого про себя называл Дядей, нравился мальчику больше – он не был таким равнодушным, как Нецки. А еще он отвечал на вопросы, хоть чаще всего и говорил в ответ непонятные слова. Нецки всегда был днем, а Дядя появлялся лишь в темноте, поздним вечером или ночью.
Хотя назавтра он неожиданно возник посреди дня, когда Рупор со стариком шли через Бра к полю костей. Дорогу им преградила большая лужа грязи, где лежали свиньи. Их детеныши барахтались, похрюкивая, толкали рылами друг друга и детей, которых сейчас трудно было отличить от поросят. Нецки только что шел своей обычной разболтанной походкой, а тут вдруг замер, во все глаза уставившись на играющих. Рупор тоже остановился. Вывихнутая рука все еще болела, мальчик прижимал ее к груди.
Маленькая девочка вскарабкалась на спину свиньи, с визгом скатилась по ней, встала на четвереньки и засмеялась, отплевывая грязь.
– Конец антропогена, – прозвучал голос Дяди изо рта Нецки. – Великий бог Пан умер. Свиньи… Чем люди отличались от животных?
Ян посмотрел на него и непонимающе улыбнулся.
– Тем, что животные не задаются этим вопросом.
Старик помедлил, словно ожидая, что Ян поймет, и произнес со злостью:
– Ты хоть способен на эмпатию, а в остальном – такая же тупая свинья. Вы все теперь как свиньи. Как любые животные – следующее поколение такое же, как и прежнее. Твои дети, если они у тебя когда-нибудь появятся, будут такими же, как и ты. И все взрослые, даже бригадиры, они тоже не понимают. Я был антропологом. А Багир… думаю, только она понимает. И всё. Только мы двое на все поселение, но я скоро уеду. Потому она и озлобилась. Одна зрячая среди сотен слепых. Паны уничтожили все символьные системы. Исчезла связь поколений, наследство, которое доставалось от предков. Еще несколько лет назад попадались те, кто пытался учить детей читать и писать, но их отправляли на газацию. Сейчас люди умеют делать только бараки из глины и миски для еды. Никаких артефактов, никакого искусства. Исчезла письменность. Даже на высохшей глине никто не выцарапывает рисунков. Для панов это главное – нарушить связь поколений.
Не поняв ни слова, Ян спросил первое, что пришло ему в голову:
– Почему паны злые?
– Злые? – Дядя оскалился, запрокинул голову к овевающим поселение Бра бесконечным потокам грязно-желтой крупы, сквозь которые в сторону города медленно плыла кавалькада увешанных пузырями чинке. – Злые! Паны не злы и не жестоки. Просто люди для них – лишь случайные всплески в обычной симметрии калибровочного поля. Разве человек жалеет глину, замешивая ее, чтобы построить стену барака?
Когда они подошли к полю костей, грязно-серой пустоши, усыпанной пеплом и обугленными останками, Дядя произнес:
– Непонятно. Зачем панам понадобилось столько костной пыли? Что-то происходит, только я пока не могу понять что.
Дядя исчез, уступив место Нецки – замахав палкой и выкрикнув что-то вроде «Смрадная дерьмокровь!», старик убежал.
– Эй, черномазый! – К Рупору подошла Багир и уставилась на него красными от жижи глазами. Перекошенное лицо пылало едва сдерживаемым напряжением. – Завтра этот пан со своим чистильщиком уезжает отсюда.
Теплый ветер гнал по полю костей маленькие смерчи. Чуть покачиваясь в его порывах, низко над землей висело несколько чинке. Багир посмотрела на поселенцев, привязывающих к отросткам набитые пылью пузыри, на бригадиров, следивших за их работой, на Нецке, который приплясывал вокруг взгромоздившегося на тележку Омнибоса, и произнесла сквозь зубы:
– Ты едешь с ними.
Розовый костерок почти не грел. Багир на полусогнутых ногах пробрела через помещение и остановилась над Яном, отхлебывая из кружки.
– Завтра отбываете.
Ян молчал, баюкая правой рукой запястье левой.
Багир, качаясь, смотрела на него красными глазами. Тележка чем-то тихо шуршала в углу.
– Ты хочешь уйти из Бра? – спросила бригадир без всякого выражения.
Рупор подумал, что Багир, напившись тележкиной жижи, совсем ничего не соображает. Он мотнул головой, зная, что любые слова, произнесенные его звонким голосом, вне зависимости от их смысла, вызовут злость бригадира.
– Такой маленький был, – прошептала вдруг Багир и свободной рукой наотмашь ударила Яна по голове. – В том поселении несколько коров, у них молоко, хоть и мало, но кормила…
Она упала на колени, отхлебнула из чашки, другой рукой попыталась вцепиться в его волосы, забыв, что Ян теперь лыс. Мальчик отшатнулся, начал вставать, но бригадир ухватила его за ухо и с силой притянула к себе. Он почувствовал смрад перебродившей жижи, идущий из ее рта.
– Паны тогда всякие опыты делали… – Она резко, всем телом, подалась вперед, лбом разбив нос Яна. Он охнул, в глазах на мгновение потемнело. Багир отхлебнула из кружки, свободной рукой обвила его шею и почти нежно прижала лицо мальчика к своей груди. – Согнали тележки, те напрудили большую лужу. Забрали его у меня, положили туда. – Она все сильнее прижимала голову Яна, кровь из носа мальчика растекалась по ее груди. – Пищал сначала, ручками размахивал, ножками. Порозовел весь. Я рвалась туда, в меня плюнули, в ногу, упала, ползла к нему. Он красный стал, скорчился, затих. Потом растворился в жиже совсем. Подожгли, и он сгорел…
Ян заорал от боли, чувствуя, как нос вминается в череп. Багир оттолкнула его, опрокинула спиной на пол, он увидел над собой потемневшее лицо.
– Ненавижу детей! – выкрикнула Багир, занося над головой Яна кулак. – А ты никуда не уедешь! Лучше тебя убью, разобью череп, и всё, лучше… – Бригадир поперхнулась криком и, запрокинув голову, жадно припала губами к кружке. Взметнулся сноп искр. Багир, все еще с кружкой у рта, удивленно повернулась. Тележка, всосав в себя торчащий из костра конец палки, подняла ее и, разогнавшись, пнула горящим концом бригадира в висок. Зашипев, жижа вспыхнула, розовый огонь окутал кружку, сжимающую ее руку и рот Багир. Кружка покатилась по полу, женщина захрипела и упала на бок. Туго натянутая кожа щек озарилась изнутри алым светом. Багир, содрогнувшись всем телом и выгнув шею, издала громкий звук – «ым!», – потом еще и еще, сглатывая, пропуская огонь по пищеводу внутрь своего тела.
