Она набрала воздуха в грудь. «Альберт, мы оба знаем, что если я решусь на то, чтобы сделать брачное предложение, то у вас нет иного выбора, как принять его. Поступить по-другому означало бы нанести мне большое оскорбление и вызвать гнев у дяди Леопольда, что сильно повредит обеим нациям».
И снова только кивок головы. Но теперь, по крайней мере, она замечает в его глазах первые признаки беспокойства.
— Поэтому, дорогой Альберт, я решила уберечь нас обоих от этой унизительной ситуации… Я не хочу ставить вас в такое положение, когда вы из чувства долга будете вынуждены дать согласие на союз, которого ваше сердце не хочет. Поэтому брачного предложения не будет.
Альберт и Виктория смотрели друг на друга. Она видела его руку, лежащую на эфесе шпаги. Рука немного дрожит, или ей это кажется?
— Тогда… — сказал Альберт, и голос его был очень тихим, — такая ситуация меня очень огорчает. Потому что мое сердце…
— Говорите, Альберт.
Он посмотрел на нее, посмотрел очень пристально. «Мое сердце ничего так сильно не желает, как быть вместе с Вашим. Мое сердце ничего так не желало с той минуты, когда я прибыл сюда и увидел, что принцесса, которую я встретил три года назад, стала за это время королевой и женщиной. Женщиной, в которую я бесповоротно и искренне влюбился, и с этим ничего общего не имеют ни наши две страны, ни долг. Однако… — он снова поклонился, — я, конечно, способен понять Ваше решение и отнестись к нему с должным почтением».
Он повернулся в сторону двери.
— Альберт, — сказала Виктория.
Он остановился и снова взглянул на нее.
— Да, Виктория.
— Альберт, я действительно буду счастлива — невероятно счастлива, — если вы согласитесь жениться на мне.
Он смотрел на нее.
— Виктория, — сказал он, — я думал, Вы никогда не попросите.
Они шагнули навстречу друг другу и обнялись, и страстность этого порыва удивила их обоих. Впервые в своей жизни, поняла вдруг Виктория, она почувствовала себя…
…защищенной.
Той же ночью. ВестминстерБарабаны били так громко, что воздух вокруг, казалось, дрожал. Омерзительная вонь моментально накатила на него горячей волной.
«Делайте ваши ставки…» услышал МакКензи, еще когда он только прокладывал свой путь вниз, почти вслепую, по крутым ступенькам деревянной лестницы — таким мокрым, что под ногами как будто чавкало, и он невольно держался рукой за влажную, скользкую стену.
«Делайте ваши ставки, делайте ваши ставки».
Наконец он спустился в это большое подземное помещение — его сделали, похоже, из двух подвалов, соединив их в один. Здесь находилась знаменитая Вестминстерская арена для петушиных боев, и здесь жил Крысобой.
«Делайте ваши ставки на… Крысобоя».
Каждый месяц тут проводили особое мероприятие, где можно было стать свидетелем успеха самого легендарного лондонского пса, Турпина — крупного терьера, однажды убившего сто две крысы за пять с половиной минут. По две или три зараз давил он в своих челюстях. И впрямь устрашающий зверь.
Однако у МакКензи было здесь иное дело, нежели смотреть, как Турпин расправляется с сотней крыс.
Нет.
Как ему сказали, здесь, куда приходят ставить на Крысобоя, он найдет Эгга. Наконец-то. Того Эгга, который исчез сразу после скандала с Хастингс; на которого он потратил месяцы, пытаясь напасть на след.
Того, кто будет здесь сегодня, как сказал осведомитель, в эту самую ночь.
Хорошо, если это так, подумалось ему.
Внутри подвала он увидел целое море блестящих цилиндров — джентльмены пришли поучаствовать в игре, некоторые держали у лица носовые платки. Дым висел в воздухе плотными серыми слоями, однако не мог перебить зловоние от мочи, грязи, псов и человеческого пота, а прежде всего — от крыс. Тех крыс, которые предназначались для арены, еще не принесли, но их запах наполнял все помещение. Их поймали в сточных ямах и дренажных канавах, и от них шла такая вонь, что при первом же вдохе МакКензи с большим трудом сдержал позыв рвоты. Теперь он надеялся, что уже привык, пока спускался по лестнице, однако стоило ему лишь переступить порог подвала, как от запаха он пришел просто в оцепенение; судорожно сунувшись в карман за платком, он прижал его к носу, глаза же изучали помещение, выискивая фигуру осведомителя. Он инстинктивно ссутулился, защищая мозг от грохота барабанов, будто вынимавших последнее дыхание из груди своим ритмичным, дикарским звуком, подстегивавшим лихорадочное состояние толпы и собак Стучали несколько негров, облаченных в белые рубашки и кепи: сгорбившись и гримасничая, они трудились над своими барабанами, по лицам катился пот, руки молотили так, будто они не играли, а старались пробить свои инструменты насквозь. Темный, яростный грохот.
Боковые стороны и угловая часть помещения оставались в темноте. Потрескивавшие газовые рожки освещали только середину, где была устроена арена, огороженная деревянным барьером. Возле кольца арены стоял пес — Турпин, стало быть. Опираясь передними лапами на стенку загородки, он заходился лаем, хотя из-за грохота барабанов, криков распорядителя и усилившегося гула голосов, делавших ставки, МакКензи едва мог его слышать.
Шум еще больше усилился, если такое было вообще возможно, когда сквозь толпу стал прокладывать себе путь мальчик с корзиной, похожей на ту, в которой перетаскивают кур. Вместо них в ней были, однако, крысы. Корзина раскачивалась так, будто внутри двигалось какое-то одно крупное животное. За первым мальчиком шел второй, тоже неся корзину. На какой-то момент МакКензи приковался взглядом к крысам, толкавшимся внутри корзин, и на краткий миг он почувствовал, что одна из них поймала его взгляд и быстро обнажила зубы, а глаза ее блеснули.
Он был так ошеломлен, что секунду-другую не замечал, как с другой стороны арены ему махал рукой какой-то джентльмен; наконец, краем глаза он зафиксировал это повторяющееся движение и махнул в ответ, узнав своего осведомителя; с трудом протиснулся к нему сквозь толпу: сделать это было непросто из-за нараставшего вокруг возбуждения.
— Привет, МакКензи, — прокричал человек, которого звали Кадди и который терпеть не мог свое полное имя, Катберт. Он стоял у самого края арены, и МакКензи придвинулся вплотную к нему, чем вызвал неудовольствие его соседа, нетрезвого господина, которого МакКензи быстро утихомирил, бросив тому один-единственный взгляд.
— И ты здравствуй, Кадди, — прокричал он в ответ. — Как наш друг, мистер Эгг?
