Вечный сквозняк ползет по спине и шевелит волосы. Они у меня снова отросли до плеч. Сквозняк особенно ясно дает понять, сколько дыр в моей куртке. Ее я нашел на умывальнике в душевой уже достаточно давно. Страшно ободранная джинсовая куртка, но все же лучшая замена сгоревшей кожаной, потому что Дом издевался и подсовывал только сарафаны для семипудовых купчих или пропитанные нефтью ватники. Еще были кучи хлама, источник радости, но последнее время в них попадались только ползунки и мыльницы, притом каких-то диких цветов. А еще неожиданно началась зима, я простудился и без куртки мерз ужасно, ходил, закутавшись в одеяло, а это неудобно.
Голубенькие стены, облупившаяся краска, из стен местами торчат гвозди, кое-где заметны светлые прямоугольники – наверное, здесь висели щиты ГТО или еще какого-нибудь ТО. Разломанный ящик ПК-26, в котором я нашел кучу окурков. Флуоресцентка, третья от угла, против всех законов заливается малиновым светом. Дыра в рыжем линолеуме с обожженными краями, в нее виден бетонный пол, здесь почему-то особенно холодный. А вот здесь течет крыша. Потолок желтый, и когда идет дождь, на полу собирается огромная лужа. Сидя у этой лужи, я вязал веревочную лестницу, чтобы потом выбраться из окна шестого этажа на Стену. Был такой сумасшедший план с раскачиванием на тарзанке. Закончилось это совсем не так, как я предполагал. У меня, кажется, насовсем отбило охоту куда-то прыгать.
А вот здесь я выцарапывал гвоздем на известке палочки, считая дни. Не помню, отчего я начал их считать. Я сделал 58 отметок, а после заболел на два дня, не выходил из комнаты, а когда вернулся, отметин было 8, а еще через три дня – 281. Сейчас на стенке было три аккуратные черточки. Удивительно. У меня есть прошлое, правда, в нем нет дат. У меня прошлое без времени.
А вот сейчас коридор делает поворот, и дальше, до самого актового зала – пустые комнаты безо всякой мебели, если только железных уродов и колченогих калек можно назвать мебелью. Стены некоторых из этих комнат выложены кафелем, а окна замазаны белой краской. От нечего делать я стал заходить в каждую из них. Не то чтобы я хотел что-нибудь найти, а просто нужно было убить время. Потому что спать не хотелось. Да, здесь, как и везде, ничего не переменилось. Только, похоже, по углам прибавилось пустых бутылок.
В шестой по счету комнате окно было выбито, туда задувал мокрый ночной ветер. Уже совсем стемнело, и ночь, кажется, была безлунной. То есть, это я придумал, что она была безлунная. Просто с неба не лился серебристый нездешний свет, от которого стены в коридоре поблескивают синим. Сегодня было просто темно, остался только свет от нескольких мощных прожекторов на моей шестнадцатиэтажке. Один их них, тот, что укреплен на подвижной раме, слегка раскачивается на ветру и шарит лучами по двору, как раз под окном. В луче танцуют капли тумана. Ночью туман приходит во двор и заполняет его до верху. На земле, в пятне луча, словно из ниоткуда, появляются кучи мусора, бочки и канистры, из которых перед корпусом сложена пирамида, темные лужи, доски и бревна, кирпичи, непонятные бетонные конусы.
Я высунулся из окна почти наполовину. Время сегодня настолько вязко и безлико, что его просто необходимо чем-то раскрасить. Хотя бы вот этим томительным и сладко-жутким ощущением – перегнуться через подоконник и, лежа на нем животом, высунуться наружу наполовину. Сначала можно закрыть глаза, и тогда чувствуется мокрый ночной ветер, а сам ты наполняешься Ожиданием – вот откроешь глаза, а там, под тобой – шестнадцать этажей тьмы и пустоты, и только где-то внизу, в неизвестности, скалится неухоженная, израненная земля. А между ней и тобой – пустота и туман.
Туман набивается в рот, и если не открывать глаз, то кажется, что летишь. А потом, если их быстро открыть, то темнота и туман бросаются в лицо, черная земля надвигается, а камни и доски, ползущие в пятне прожектора, летят навстречу. Тогда понятно, что вовсе ты не летишь, а падаешь, или вот-вот упадешь. Одно неверное движение – и ты слишком перегнулся через подоконник, еще секунду будешь пытаться удержать равновесие, хватаясь за стену, напрягаясь и выгибая спину, и тем самым еще больше высунешься, и будет короткая борьба между тобой и силой тяжести, и сила тяжести победит, и ты, последний раз дрыгнув ногами, нырнешь вниз головой в шестнадцать этажей пустоты, ночи и тумана.
Кто его знает, а вдруг перед тем, как встретиться с бетонными блоками, щебенкой и намертво утрамбованной землей, ты научишься летать? Когда я думаю об этом, лежа на узком подоконнике, я еще сильнее вцепляюсь в него. А сердце колотится быстро-быстро, и какая-то странная теплая боль протыкает насквозь, и от этого пусто становится внутри, а в ушах позванивают колокольчики. И если чуть-чуть подождать и немного успокоиться, то можно отпустить подоконник и вытянуть руки перед собой, словно ты ныряешь в ночь, но теперь уже по собственной воле, а потом развести их в стороны, как крылья. И замереть так на секунду, натянувшись, как струна, цепляясь за спасительную точку равновесия. И тогда ветер будет играть волосами, между пальцами растечется туман, а ночь запоет на тысячу голосов.
Вот так можно провести вечер в разбитом окне шестнадцатого этажа. Но сегодня мне что-то не хотелось. Я просто выглянул. По земле металось пятно света, два луча уходили с крыши и терялись где-то среди корпусов. Холодало.
Из этого окна виден почти весь мой корпус. Этот шестнадцатиэтажный монстр изогнут буквой Г, и мой наблюдательный пункт находится почти в конце короткого плеча. Вон там, на другой стороне крыла, под крышей, угловая комната – это моя. Я специально зажег там свет, когда уходил, и теперь на фоне общей темноты мне светит желтый прямоугольник, создает иллюзию уюта.
Я постоял немного, уже собирался уходить, но тут произошло Событие. Я не сразу понял, что же случилось. Просто на четвертом этаже, за два окна от торца зажегся свет. Это явно не походило на шалости Дома с освещением – он любил поиграть, но делал это как-то лихорадочно, по-сумасшедшему. Свет, например, вспыхивал на несколько секунд на всем этаже, потом гас, потом снова вспыхивал, или попеременно включался то в одной, то в другой комнате, от чего этажи становились похожими на елочные гирлянды с бегущими огоньками.
Сейчас было не так. Просто в окне четвертого этажа зажегся свет, и оно стало желтым и уютным. Свет не мигал, не гас, я затаил дыхание и не отрываясь смотрел – может, это снова наваждение? Я ждал – минуту, другую, третью. Свет не гас. Несколько раз мне показалось, что в глубине комнаты кто-то прошел, но было слишком далеко, и я не мог сказать наверняка.
В комнате кто-то был. Кто-то пришел туда, прочь от холодной пустоты коридоров, зажег свет и теперь сидит за столом. Кто-то, такой же, как я, – в этом я был уверен.
