– А ведь действительно – приятно. Даже если и игра.
– Тогда я сегодня вожу. И как скажешь – так и будет. А кстати – обычно же в застолье для того, чтобы перейти на «ты» с дамой на брудершафт положено выпить?
Под ее внимательным прозрачным взглядом я несколько теряюсь.
Тут же из-под лавки вылезает все тот-же внутренний голос и ласково предлагает: «А ты расскажи своей визави, что ты пахорукий и когда в последний раз брудершафтил, то вылил Маринке в вырез декольте полбокала ледяного шампанского!»
Сволочь! И декольте было замечательное и шампанское отличное, а вот как-то не сошлось. Шизофрения какая-то самому с собой беседовать.
Тот же голос спокойно опровергает диагноз: «При чем тут шизофрения? Не сиди тюфяком, видишь же, волнуется девушка, хочет, чтоб ее поцеловали до поедания рыбы. Хотя зря это она переживает, если вы оба будете пахнуть как пара тюленей, то все будет в порядке, никто ничего не заметит. И не спрашивай, что это, дескать, „все“ такое? Не вынуждай тебе отвечать в духе Филимонидеса».
– Да знаете, Надя… То есть знаешь ли – это вообще-то хлопотное дело, я честно признаться просто опасаюсь запутаться в руках, не доводилось как-то раньше. Я вас… ну то есть тебя просто поцелую, а руки калачом вертеть мы будем как-нибудь потом, а? А выпьем немедленно вслед за тем как?
– Как скажешь – так и будет – послушно отзывается Надежда. И подставляет губы.
Целоваться она совершенно не умеет. (Или умеет настолько хорошо, что может великолепно притвориться, типа совсем не умеет – ставит меня на место внутренний голос).
Когда наши губы размыкаются, она открывает глаза.
– Я помню, что ты сегодня не обедала, и хочу, чтобы ты отдала должное тому, что я добыл путем хитрости, обмана и подкупа. Хорошо? – отвечаю я ей на ее вопросительный взгляд.
– Как скажешь – так и будет. С чего начнем? – вздохнув, отвечает она.
– С глоточка этого отличного вина. И с салата. Как говорил один мой знакомый древний грек – сделано по рецептуре Одиссея, царя Итаки. Впрочем, Ахилл тоже такой любил, но не умел готовить. Ну и рыба, конечно. Как?
– Очень вкусно. А кто этот знакомый древний грек?
– Некий водолаз. Он рыжий, голубоглазый и квадратный.
– О, а я его видела! А почему он древний грек?
– Черт его знает. Наверное, потому, что его родители греки. И дедушки с бабушками. А древний – знакомы уже давно. Целую вечность. Еще салата?
– Благодарю. Рыба великолепная. Во рту тает. Если окажется, что ты ее сам умеешь так готовить – мне придется поклоняться тебе, как высшему существу.
Помня, что врать грешно, а отказаться от поклонения тоже как-то жалко, съезжаю с темы.
– Вот кстати, насчет рыбы. Этот самый водолаз предлагает посещать бассейн. Сейчас уже жарко, самое то поплавать. Как ты к этому относишься? – спрашиваю я медсестричку.
– Интересные ассоциации. Увы, я не рыба. Я утюг или топор. В смысле умения плавать. Плаваю быстро, но строго вниз. Налей.
– Так можно же научиться.
– Да, я помню. Метод обучения «Спихни ее с мостков».
– Нет, это уж чересчур. Я уверен, что есть и более гуманные способы.
– Как скажешь – так и будет…
Рыба и впрямь оказалась гвоздем меню. Придется идти на поклон к пионерам, чтобы научили, как ее такую делать. Я вообще-то к рыбе отношусь достаточно прохладно, но это кушанье с очень нежным вкусом поразило. И Надьке определенно тоже понравилось. Апельсины она восприняла достаточно спокойно, а вот боуль, сделанный из енотовых персиков и прочего найденного в закромах родины ее приятно удивил. Всего-то фрукты с вином, а всегда срабатывает отлично…
Голова немного кружится. Из открытого окна веет теплым ветерком.
– Луна сегодня какая здоровенная! – замечает Надежда.
– Ну, еще даже не полнолуние.
Ее рука ложится на край стола. Наши пальцы встречаются. Пальчики у нее тонкие, нежные с коротко остриженными – по-медицински – ноготками. Глаза ее блестят и взгляд очень откровенный.
Внутренний голос, до того помалкивавший, наконец, просыпается: «Вставай и целуй девчонку. Видишь же, что ждет и боится, что ты сейчас пожелаешь ей спокойной ночи и свалишь дрыхать. Пахнете вы оба сейчас совершенно одинаково, так что выхлопом ты ее не напугаешь. Да и сам не напугаешься. Давай, пошел, нечего рассиживаться сиднем!»
Надя гибко поднимается мне навстречу. Я обнимаю ее, и неожиданно для меня самого рука попадает в разрез этого демонического платья. Прикосновение ладони к нежной коже на талии прогоняет по мне легкую истомную дрожь. И я чувствую, что женщина ощущает то же. Словно искра проскочила между нами.
– Только пожалуйста, не торопись, не торопись, ладно? – шепчет она между поцелуями.
И к моему удивлению внутренний голос ничего не говорит, никак не комментируя происходящее. Мне самому наконец приходит в голову, что двум взрослым людям можно вполне целоваться и на кухне, но при пустых комнатах выбор места несколько странен. С трудом отрываюсь от теплых пухлых губ, и легонько тяну девушку за собой в свою комнату.
Я не успеваю глазом моргнуть, как неуловимым движением она роняет с себя это свое странное, но чертовски элегантное платье и вышагивает из него, оставшись только в трогательных трусиках и туфельках, делающих ее ножки очень маленькими – я же привык видеть ее в берцах… Вижу сияющие глаза совсем рядом, потом уже не до того, чтобы разглядывать глаза. У нее очень нежная кожа, ее очень приятно гладить, ощущая теплую шелковистость, только на спине какие-то длинные рубчики, сбивающие неожиданными преградками плавный ход ладоней…
– А почему ты не спишь? – шепотом спрашивает она меня потом.
– А почему я должен спать? – так же шепотом отвечаю я.
– Вам положено так делать.
– Не знаю, что нам положено, а спать совершенно не хочется.
– Тебе не тяжело? – задает она совершенно нелепый вопрос.
Ну да, разумеется, она лежит так, как почему-то очень любят лежать очень многие женщины: прильнув к мужчине, положив ему голову на плечо, руку на грудь и закинув согнутую в колене ножку аккурат на то место, где спереди у мужчин соединяются обе ноги.
– Что молчишь? – осторожно спрашивает она минуту погодя.
– Не знаю, как ответить. Особенно учитывая, что я гораздо тяжелее тебя и после того, что мы тут вытворяли я вообще удивляюсь как ты задаешь такие вопросы. Мне впору спрашивать об этом тебя, хотя показалось, что тебе тяжело не было. Ну а мне после такого странно даже сравнивать.
– А что тут мы вытворяли? – невинно спрашивает медсестричка.
– Всякое – веско отвечаю я. Потом, помедлив, признаюсь: – Вот ведь досада, когда я три дня назад уронил при ассистенции поднос с инструментарием, то и сейчас могу описать, что куда полетело, и кто как на меня уставился. Хоть картину рисуй. Но вот связно описать все, чем мы занимались полночи… Нет. Не выходит – только эпизодами и кусками.
