— Я не знаю. – Похудевшее лицо Мак–Кенна было измучено. – Белая девка делает это. Слушайте, что я обнаружил, док.
Вчера от вас я пошел к ребятам. Я много чего услышал. Они говорят, что около четырех часов девица уходит в помещение позади лавки, а старуха усаживается на ее место. В этом вроде бы нет ничего особенного. Но около семи часов они вдруг видят, что девица идет по улице и входит в лавку. Ее ни разу не видели выходящей, и ребята, сторожащие задний выход, без конца ссорятся с ребятами, сторожащими выход с улицы.
Так вот, около 11 часов ночи один из ребят шел по Бродвею, когда ее обогнала маленькая машина, за рулем которой сидела девица из лавки. Он не мог ошибиться, он хорошо изучил ее. За ней никто не следил. Он начал искать такси, но не нашел. Поэтому он вернулся к ребятам и спросил, какого черта все это значит. И опять никто не видел, как она выходила.
Я взял пару ребят, и мы начали прочесывать весь квартал, чтобы найти гараж. В четыре часа прибежал один из наших и сказал, что видел девушку, по крайней мере, ему показалось, что это она, идущей по улице за углом, недалеко от лавки. В руках у нее были два больших чемодана, которые она несла так легко, как будто они были совершенно пустые. Она быстро пошла прочь от лавки. Парень на секунду отвернулся, а она исчезла.
Он обыскал все вокруг, но ее не нашел. Было темно. Он дергал ручки дверей и калиток, но все было заперто. Он побежал ко мне. Я осмотрел место. Это совсем недалеко от лавки. Там все больше лавки, а дальше склад, народа мало, дома старые. Ну, мы осмотрели все и нашли‑таки гараж. И там действительно стояла машина с еще горячим радиатором, та самая, которую видели на Бродвее.
Вместе с ребятами я вернулся к лавке и сторожил с ними до утра. Около восьми утра девушка показалась в лавке и открыла ее.
— И все‑таки это могло быть просто совпадением. Просто похожая на нее девушка, – упрямо сказал я.
Мак–Кенн посмотрел на меня с сожалением.
— Она выходила днем, и никто не видел. Почему же ей не проделать это ночью? Парень видел ее за рулем. И машину нашли около того места, где встретили эту девку.
Я задумался. Не было причины не верить Мак–Кенну. Кроме того, это ужасающее совпадение во времени?!
Я сказал негромко:
— И время ее отсутствия днем совпадает со временем, когда Джилморам доставили куклу, а время отсутствия ночью совпадает со временем нападения на Рикори и смертью Джона Джилмора.
— Да, да, вы попали не в бровь, а в глаз! – обрадованно сказал Мак–Кенн. – Она вышла и оставила куклу у Молли, потом вернулась. Она вышла ночью и натравила куклу на босса. Она подождала, когда они выпрыгнут из окна. Затем она поехала забрать ту, которую оставила у Молли. Затем поспешила домой. Куклы были в чемоданах, которые она несла.
Я не мог сдержать злого раздражения, вызванного моим бессилием:
— Может, вы там думаете, что она вылетает на метле из трубы? – спросил я насмешливо.
Часы пробили три. Мак–Кенн молчаливый и озабоченный, ждал приказаний. Мы отправились на свидание с мадам Менделип.
Я стоял у окна кукольного магазина, стараясь подавить страшное желание ворваться в него. Я знал, что Мак–Кенн следит за мной, что люди Рикори находятся в доме напротив, а также ходят как прохожие по улице. Несмотря на грохот надземной железной дороги, шум движения вокруг Баттери и нормальную жизнь улицы, кукольная лавка казалась крепостью, в которой царила полная тишина. Я стоял, содрогаясь, на пороге, словно в преддверии неизвестного мира.
На окне было выставлено несколько кукол, достаточно необычных, чтобы привлечь внимание как ребенка, так и взрослого. Не такие красивые, как куклы, подаренные Джилморам или Уолтерс, но тоже прелестные в своем роде.
Свет в лавке был слабый. Я заметил за прилавком худенькую девушку, без сомнения, племянницу хозяйки. Размеры лавки не обещали наличия большой комнаты сзади, о которой писала Уолтерс. Но дом был старый и мог продолжаться во двор.
Резко и нетерпеливо я толкнул дверь и вошел. Девушка повернулась ко мне. И пока я шел к прилавку, мы молча изучали друг друга. Это был не вызывающий сомнения тип истерички: бледные голубые глаза с неопределенным взглядом из‑под опущенных ресниц, длинная тонкая шея, бледное округлое личико, белые тонкие пальцы. Руки у нее были необычайно гибкие.
В другие времена она была бы монахиней, жрицей, оракулом или святой. Основное в ней был страх, в этом не было никакого сомнения. Но боялась она не меня. Это был скорее какой‑то глубокий давнишний страх, который как бы лежал, свернувшись, в основании ее существа, высасывал ее жизнь – какой‑то духовный страх. Я посмотрел на ее волосы. Они были серебристо–пепельные… цвета волос, из которых были сплетены веревочки с узелками! Когда она увидела, что я смотрю на ее волосы, неопределенность ее взгляда уменьшилась. Она как будто впервые увидела меня.
Я сказал как можно обычнее:
— Меня интересует кукла в вашем окне. Я думаю, что она должна понравиться моей внучке.
— Вы можете купить ту, которая вам понравилась. Цены указаны.
Голос ее был тихий, низкий, безразличный. Но глаза становились все внимательнее.
— Это может сделать любой покупатель, – сказал я, – но внучка – моя любимица. Я хочу купить для нее самую лучшую куклу. Не можете ли вы показать мне еще кукол, может у вас есть лучше?
Она отвернулась. Мне показалось, что она прислушивается к каким‑то звукам, которых я не слышал. Ее манеры потеряли вдруг свое безразличие, стали грациозны.
И в этот момент я почувствовал на себе чей‑то внимательный изучающий взгляд. Ощущение было так сильно, что я оглянулся и невольно оглядел лавку. Никого не было, кроме меня и девушки.
В конце прилавка была дверь, но она была крепко заперта. Я глянул в окно, не смотрит ли в него Мак–Кенн. Никого не было. Затем сразу, как будто щелкнула камера фотоаппарата, невидимый взгляд исчез…
Я повернулся к девушке. Она поставила на прилавок дюжину ящиков и открыла их. На меня она смотрела искренне, почти ласково. Потом сказала:
— Конечно, вы можете посмотреть все, что у нас есть. Мне очень жаль, что вы подумали, будто я безразлична к вашим желаниям. Моя тетя, которая делает кукол, любит детей и не любит, когда люди, тоже любящие детей, уходят от нас неудовлетворенными.
Это была странная маленькая речь, как будто повторенная под диктовку. Но меня больше заинтересовало изменение, происшедшее с самой девушкой. Ее голос не был более безжизненным. Он звучал живо и бодро. И сама она не была больше безжизненной. Она была оживлена, даже чересчур; на щеках ее появилась краска. Вся неопределенность исчезла из ее глаз – они смотрели чуть насмешливо и даже слегка злобно.
