И вытолкала обоих за входную дверь. Швырнула следом высокие Ладкины сапожки:
– Мотайте отсюда, быстро. Как сможете!
Дверь захлопнулась, протащив по грязному полу упавшую с плеч девушки засаленную рубаху. Витька услышал, как закричала Галка встревоженно внутри:
– Батюшки, убежали, сволочи! Сейчас, Сережа, сейчас, тут дверь заело.
Витька схватил Ладу за руку, потащил к машине. Подергал ручку дверцы. Заперто. Заметался беспомощно, проклиная себя за медлительность и бестолковость. Время растянулось, вибрируя – сейчас порвется. Лада, ссутулившись, натягивала сапожки, всхлипывала.
Витька рванулся к ней, кинул на плечи куртку. И застыл на секунду, пораженный. На угловатом плече, из-под сползшей куртки – татуировка. Цветная змейка. Мелькнуло, деталей не разглядел. Закинул ремень камеры через голову, схватил девушку за руку.
Побежали, спотыкаясь на комьях мерзлой земли.
Позади распахнулась дверь. Галкин крик стукнул в спину, подгоняя.
Оглянувшись, Витька увидел, как выбежала она на крыльцо и накинула крючок. Изнутри заревел Жука, поливая Галку бранью, ярясь.
– Бегите! – крикнула Галка. Засмеялась пьяно, запрыгала по двору, закружилась, раскидывая по утреннему ветру черные локоны.
– Ты что умеешь? – на бегу крикнул Витька, сжимая Ладкины пальцы, нещадно подтаскивая ее за собой.
– Что?
– За что змея, спрашиваю? Татуировка?
– Я не… Что? – Лада заплакала от неумения понять, чего он хочет.
Дверь позади с треском распахнулась. Жука, хрипло выкрикивая что-то, вырвался.
Витька не удержался, снова оглянулся. Галка лежала на земле, раскинув полные ноги в сверкающих сапожках. Жука прыгнул в машину.
Витька поддал, Лада повисла на его руке, не успевая.
Но уже все было хорошо. Кроме черной трубы со смертным сквозняком, кроме мерзлых комьев и лежащей на них Галки, на смеющееся лицо которой, с заплывающим уже глазом от Жукиной оплеухи, сеялся скупой утренний снежок, – была еще одна реальность.
Не обращая внимания на шум мотора, буравящий спину, Витька остановился. Напрягся, стараясь унять крупную дрожь. Главное – не сомневаться. Главное верить – получится. Должно получиться! За всех тех, кто ничего не смог сделать.
Глядя на запрокинутое лицо Лады (глаза у нее круглые, темно-карие, ресницы прямые – щеточкой, а подбородок, оказывается, остренький, с ямочкой посередке – узнает он ее теперь, везде узнает!), прижал девушку к себе:
– Слушай, все будет хорошо. Ты только скажи, что ты умеешь делать лучше всего на свете?
Лада молчала, глядя на него отчаянными глазами. Не понимала.
– Вздохни. Хорошо, – он почувствовал, как прикоснулась к футболке ее грудь.
– А теперь, слушай и говори. Что. Ты. Умеешь. Делать. Лучше. Всего?
Увидел, как темнота из глаз, размываясь, стала уходить. Побледневшие губы пошли трещинками улыбки. Поняла!
– Я рисую! Витька! Я рисую!!! Лучше всех!
И, уже поднимаясь плавно вверх, не замечая, как протекают они слившимися телами широкие струи мягкого ветра, заторопилась:
– Я не училась никогда, понимаешь, но вдруг – стала рисовать. Это волшебство просто, я ночами не сплю, тоскую, потом беру мелки и раз, раз… Потом смотрю и… Я это сделала, я! А никому, вроде бы и не нужно, но я, я – рисую, Вить!
– Нужно, Лада, нужно, – Витька уткнулся носом в гладкую макушку, подышал. Рассмеялся.
– Посмотри вниз, не бойся.
– Ой.
Внизу, поездив беспорядочно по двору, Жука выбрался из машины, и стоял на крыльце, задрав голову. Кричал сорванным голосом.
Лада подняла лицо. Глянула на Витьку быстро темнеющими глазами:
– Им это точно не нужно.
И, вывернувшись вдруг, откинулась, повернулась вниз, будто свесившись с балкона. Обхватив одной рукой Витьку, другой резко махнула вниз, сведя пальцы, будто хотела, оторвав руку – бросить.
Через секунду безвременья, в тишине его, сторожка вдруг взорвалась огненным столбом, торопясь распуститься языками пламени – вверх, в стороны…
Звук бухнул, догнал их, подтолкнул снизу.
Девушка рассмеялась ликующе и горько, прижалась к Витьке. Ветер, будто снова поменяв направление, мощно задул с земли, унося их выше, еще выше. От догорающей сторожки, от сидящей на земле крошечной Галки, что смотрела, не понимая, потом поднялась и, прихрамывая, заторопилась к машине, подальше от жара и падающих на мерзлую землю огней.
– Он ведь не все наврал, Витя, – сказал голос Лады в темноте. Высокой и ветреной темноте.
– Это неважно. Мы сейчас спустимся. Или проснемся. И ты…
– Нет, Витя. Ты спустишься. Или проснешься. А я – не хочу. И не могу. После того, что сделала.
– Как? Я не понимаю.
Он почувствовал – зашевелилась, стаскивая куртку. Ткнула в руки, подмышку неудобным комком:
– Не потеряй, улетит.
И оттолкнувшись, оторвалась, невидимая в черном пространстве. Похоже, они залетели даже за день и находятся в чьей-то ночи.
Витька зашарил руками вокруг:
– Лада? Ты что? Куда ты?
– Все нормально, Витька! – она рассмеялась. И смех запрыгал по темноте нежными вспышками, какие бывают, если нажать пальцами на закрытые веки.
– Мы встретимся. Я еще не знаю, где. И я сделаю стрижку. А ты меня – все равно узнаешь…
Больно!
Витька дернулся, полез, сгибаясь, потереть ногу. И скривился, свистя воздухом сквозь зубы. По привычке, оказывается, потянулся – боль не в ноге. Скрученный наклоном бок заболел сильнее, запульсировал. Кожу кипятило.
Выпрямившись, упер взгляд перед собой: серо, черные жилочки, будто потерянные волосы развезли мокрой тряпкой. Слушая боль, просыпался. Или – приходил в себя.
Второй приступ боли прояснил сознание. Электричка. Перед глазами – пластиковая стена вагона, серая в черных прожилках. Мутное стекло окна холодит лентой пейзажа щеку и глаз. А с другой стороны – толстяк в драпе. Мрачно поглядывая, умащивает между собой и Витькой угловатый черный портфель. Тычет им в бок. И бок – болит.
Витька повернул голову, уставился на толстяка. Может, с излишним вниманием. Все еще соображал, откуда здесь, вокруг Витьки – электричка. Толстяк вспотел верхней губой вызывающе. Измазал Витькино лицо темными глазками. И забеспокоился. Рот приоткрыл чуть, задышал, сглотнул. Забегали глазки быстрее, оглядывая всего Витьку.
Захотелось прихлопнуть бегающий по лицу взгляд.
Толстяк отвернулся, вцепился белыми пальцами в ручку портфеля и застыл, изучая стенку перед собой. Профиль его чутко следил за Витькой.
А тот снова удивился боли в боку. Ну, портфель, но так больно?
Заворочался, царапнув пальцы расстегнутой молнией куртки, полез внутрь. Нащупал шершавый край футболки. И, локтем отжимая портфель, потянул, распахивая, край куртки – смотреть.
