открыла дверь, и под звон колокольчиков мы вошли в магазин.
Внутри было холодно и темно и вокруг были какие-то тени, пахнущие травами. Мне представлялись различные экзотические растения и коробочки с высушенными корнями. На прилавке рядом с «Книгой снов Наполеона» курились благовония. Из-за черной портьеры появился человек.
Его возраст было трудно определить. Он имел морщинистое лицо, седые волосы и странные, желтоватого цвета, глаза. Он был темнее, чем Вероника, но не совсем африканец. Я решила, что он имел какую-то карибскую смесь негритянской, индейской и, вероятно, испанской крови. Он носил рубашку навыпуск — как на островах. На кожаном шнурке вокруг его шеи висело несколько зубов каких-то животных.
Я ему с первого взгляда не понравилась, да и он мне тоже, причем мы оба знали, что не нравимся друг другу. У него, правда, было больше причин для этого. Мне было не место в этом магазине. Он, вероятно, решил, что я отстала от группы туристов, посещавших Испанский Гарлем.
— Сожалею, мадам, но мы закрыты, — сказал он.
Тут к нему обратилась Вероника. Причем она так быстро заговорило на испанском, что я не смогла разобрать ни одного слова. Стоя, как овца на ярмарке, я тупо смотрела то на одного, то на другого.
Наконец ее уговоры возымели свой эффект. Пока она говорила, он взглянул на меня. В его представлении я уже не была заблудившейся туристкой, но какой бы ни была моя новая роль, я чувствовала, что она нравится ему еще меньше. Взгляд его желтоватых глаз содержал странную смесь уважения и угрозы, как-будто он глядел на какое-то опасное животное, попавшее в ловушку.
Вероника, похоже, была непреклонна, а мой оппонент не проявлял сильной оппозиции. Он лишь изредка возражал, да и то, по-видимому, из осторожности, а не по какой-либо важной причине. Когда Вероника повела меня куда-то, он не возражал. Неожиданно я поняла, что она ведет меня за черную портьеру. Я хотела получить объяснения, но увидела на ее лице саркастическое выражение.
— Идемте, миссис Бенсон. Вы просили у меня помощи, и я вам ее предлагаю, — прошептала она.
Я была ошеломлена, но не хотела отвергать ее услуг, поэтому дала себя провести за пыльные портьеры. Я обнаружила, что нахожусь в другой комнате, такой же тускло освещенной, как и весь магазин, но значительно большей по размерам. Комната была заставлена коробками с какими-то корнями, статуэтками и еще какими-то предметами, по-видимому, культового назначения, кроме этого в комнате стояла раскладушка, несколько старых стульев и железная печь времен Франклина Рузвельта. Я поняла, что это была жилая комната темнокожего продавца, но в ней было так темно, что я сперва не разглядела сидящую в одном из темных углов маленькую женщину.
Когда она поднялась, я тут же узнала ее. Это была миссис Перес, маленькая, изможденная, еще более усталая чем тогда, когда мы с ней встречались. Ее маленькие карие глаза смотрели на меня с грустью. Она подошла ко мне и, как маленький боязливый зверек, протянула мне свои руки. Ее пальцы были холодными. Я с ужасом поняла, что нахожусь в таком же положении, как и она.
Десять.
Ужас нескольких часов, проведенных в магазине «Botanica», возвращается ко мне комбинацией терпенья и неимоверного напряжения, как-будто я вытягивала Джоэла на канате из пропасти. В моих ночных кошмарах тени и запахи неизвестных мне трав сливаются с беспрерывным шелестом, и тогда я встаю и долго хожу по комнате, прежде чем убеждаю себя, что все это давно позади.
Шелестящие звуки издавали ящерицы. Дон Педро, хозяин магазина, держал их в клетке возле железной печи. Заметив, что я с трудом переношу эту возню, он снял с клетки кусок материи, чтобы я могла их видеть, а затем засунул руку в клетку и вытащил одну из них. Перевернув ее, он провел пальцами по ее брюшку, а я, несмотря на все свои усилия, не смогла скрыть отвращения.
Он улыбнулся, а я попыталась показать свое равнодушие к происходящему.
— Вы вспарываете им животы? — спросила я.
Продолжая улыбаться, он кивнул головой. Как я потом узнала от доктора Рейхмана, вспарывание животов у ящериц было частью «хекизо» — заклинания, приносящего болезни или смерть. Дон Педро был колдуном, брухо, и Рейхману была известна его репутация. Он имел дело с ящерицами, головами змей, которые посылались жертвам в спичечных коробках и с землей из свежих могил для вызова духов умерших.
Но тогда мне приходилось доверять только своему инстинкту. Мне было наплевать на жесты Дона Педро лишь потому, что он хотел, чтобы я чувствовала себя неловко. Это была лишь злая забава, типа той, когда один ребенок пугает другого резиновой змеей. Когда я отвернулась от клетки с ящерицами, то увидела изображение Святого Михаила, висящее на стене вниз головой. Я не связала тогда это с «брухерией», но это было странно и как-то неприятно, как, впрочем, был неприятен и сам Дон Педро со своим ожерельем из зубов. Неприятным было также то, что Вероника ушла. Проводив меня за черные портьеры, она, казалось, почувствовала свои обязательства выполненными и удалилась. Я осталась наедине с Доном Педро и миссис Перес.
Я решила сперва, что миссис Перес скрывается от полиции, а Дон Педро — кто-то из ее родственников.
Глядя назад, я думаю, что сделала эту ошибку из-за его терпеливости. Для постороннего человека, он слишком спокойно относился к ее бессвязным рассказам. Он переводил для нее и для меня, и я не чувствовала, что он ею манипулирует. Я была уверена в этом потому, что хотела найти Тоньо, а это, так как Тоньо был ее сыном, было довольно щекотливым занятием. Несмотря на то, что мне необходимо было во что бы то ни стало помочь Джоэлу, я понимала, что ей надо дать возможность найти путь, следуя которому она сможет эту помощь предоставить.
Дон Педро переводил, а она пыталась доказать мне, что сначала у нее все было гладко. Она выросла в маленькой деревушке на восточном побережье Пуэрто-Рико, где ее отец имел маленький магазин с рыбацкой утварью. Семья была бедной, но достаточно строгих традиций. Она и ее сестры получили достойное воспитание. У них была обувь, они ходили в школу, но отец их был настолько строг, что не позволял им посещать деревенские танцы. Они стирали, гладили и помогали своей матери. По воскресеньям и в день святых они появлялись в церкви в опрятных и чистых платьях.
Когда ей исполнилось шестнадцать, она села на поезд и отправилась
