знает, что еще? Я знаю их всех. Моя мать знала их всех. Они все одинаковые, всегда одинаковые.
Ему не место здесь, этому парню, на этом темном пляже с такими же животными, как мы. Но он здесь. Мы все здесь.
Я опускаю на него локоть. Сильно. Ломаю его очки надвое и рассекаю кожу прямо над левым глазом. Он вскрикивает и подносит руки к ране, но кровь уже брызжет во все стороны. Я стою так, что не успеваю заметить большую ее часть, но немного брызгает на переднюю часть моих джинсов.
"Пожалуйста", - плачет он. "Больше не надо, пожалуйста, я позабочусь об этом, я обещаю, я..."
Я киваю, хотя он не видит меня сквозь кровь и темноту. Часть меня видит себя - иногда даже свою мать, - когда я смотрю на этих ничтожеств, и я удивляюсь, почему я не помогаю им. Разве я не должен знать лучше? Разве я не должен быть тем, кто не причиняет людям боль? Я не хочу этого, никогда не чувствовал себя хорошо, но я дошел до точки, когда ничего не чувствую, и, возможно, в этом проблема. Как когда мой старик колотил меня, в конце концов я ни черта не почувствовал. Охотник или охотница, разницы нет.
На хребте, возвышающемся над пляжем, Джонни Фитц и Фенвей Дэйв стоят, наблюдая за мной, и ждут. Впереди еще много наркотиков, еще больше выпивки, еще много забвения и оцепенения. Через несколько лет они оба будут мертвы. Дэйв умрет на улице, прежде чем к нему успеет приехать скорая, застреленный возле бара мужем какой-то женщины, с которой он крутил. Год спустя Джонни отправят в Уолпол за двойное убийство, которое он совершил вместе с другим парнем во время ограбления подпольного казино в Чайнатауне. Месяц спустя он умрет в тюрьме, когда другой заключенный ударит его в душе, выполняя контракт, который китайская мафия заключила с ним за налет на их игру и убийство двух своих.
А я? Я думаю, что сбежал, клянусь, что нашел спасение - и, возможно, так оно и есть, - но его вырывают из моих рук с таким же немилосердием, какое я проявляю к этому бедному ублюдку и остальным, с кем мы имеем дело. Никогда никого не убивал. Был близок к этому, но остановился, и в тот момент, когда нужно было либо пройти через эти ворота, либо пойти другим путем, я сделал то, что большинство назвало бы правильным шагом.
Впрочем, неважно, куда я пойду и кем стану. Эти старые призраки никогда не умрут. Невозможно убить то, что уже мертво. Я чувствую, как они шевелятся под моей кожей, и всегда буду чувствовать, как они грызут мои кости, словно хищные каннибалы. Это все внутри меня, дурной сон, от которого я никогда не проснусь.
Поэтому я ослеп.
Прошлое исчезает в черноте, где ему и место.
* * *
Не знаю, сколько времени я просидел там, но в конце концов пара фар прорезала ночь и свернула на верхнюю часть улицы. За ними последовала вторая. Первым был фургон Чика, вторым - темный седан. Фургон въехал на площадку перед его домом, а второй остановился посреди улицы. Дверь фургона со стороны водителя открылась, и из него вышел человек. Это был не Чик, а какой-то другой человек, которого я не смог разглядеть в темноте. Он подошел к седану и забрался на заднее сиденье как раз в тот момент, когда передняя дверь машины открылась, из нее вывалилась темная фигура и откатилась к обочине.
Еще до того, как человек поднялся на ноги и показал, что он Чик, дверь закрылась, и машина рванула с места, проехав мимо меня и свернув за угол в конце квартала, а затем исчезла в темноте.
Оглянувшись назад, я увидел, как Чик начал подниматься по боковой лестнице к своей квартире.
Он не обращал особого внимания на окружающую обстановку, вероятно, все еще был поглощен тем, что случилось с ним раньше, но ничего хорошего из этого не вышло, поэтому я выскочил из машины и поспешил по тротуару, пока не оказался прямо напротив его дома. К тому времени как я подошел, он уже наполовину поднялся по лестнице и направился к двери в квартиру на третьем этаже.
Подняться по шаткой деревянной лестнице бесшумно не было никакой возможности, поэтому, глубоко вздохнув, я ухватился за перила и помчался вверх по лестнице так быстро, как только мог.
Я был еще довольно далеко от него, когда Чик услышал мое приближение. Было темно, и он не оставил включенным наружный свет, так что я не мог разглядеть его так хорошо и знал, что он тоже не сможет меня разглядеть.
Пока он возился с ключами, пытаясь попасть внутрь, я поднимался по лестнице, пока не добрался до него. Чик вставил ключ в дверь и только начал протискиваться внутрь, как я настиг его, врезавшись в него сзади с такой силой, что мы оба заскочили внутрь. Он потерял равновесие и чуть не упал, но в последний момент успел ухватиться за край стойки. Я закрыл за нами дверь и, как только он обернулся, выхватил пистолет и направил его на него. Сквозь окна над соседней раковиной проникало достаточно лунного света, чтобы разглядеть, что я на него нацелил.
"Что это за хрень?" - сказал он, тяжело дыша и подняв руки.
"Включи свет", - сказал я, так же тяжело дыша.
Чик потянулся к выключателю на стене, и внезапно вокруг нас появилась скромная кухня. Его лицо опустилось, когда он узнал меня. "Черт, чувак, только не ты".
"Боюсь, что так, Чик". Я указал на пистолет. "Оружие на стол".
"Я не собираюсь", - сказал он.
Я не доверял никому, кто носил бы куртку в такую жару, даже такую легкую, как у него, и которую я не видел уже несколько лет. "Сбрось куртку".
Чик покачал головой и осторожно снял пиджак, одной рукой задрав его до плеч, а затем стряхнул, пока тот не упал на пол, и поморщился. Когда в поле зрения попала вторая рука, я понял, почему. Он небрежно обмотал ее тем, что выглядело как полоска ткани, оторванная, возможно, от футболки, но странные углы трех первых пальцев не оставляли сомнений в том, что они были сломаны, скорее всего, по одному.
"Мы одни, или есть еще Миссис Чик?"
"Только ты и я, милый горошек".
"Случилось несчастье?" спросил я.
"Съел дерьмо".
"Тебе нужно в больницу".
"Отвали, туз".
