Негромко скрипнули дверные петли. В помещение, тесное и сумрачное, проник луч слабого света. Он скользнул по загадочному внутреннему убранству, множеству сложных механических частей из меди, дерева и стали. Затем, впустив кого-то, дверь закрылась, сухо щелкнув пружинным замком. И стало заметно, что темнота не безраздельно царит в этим месте – в дальнем углу мастерской теплился огонек электрической лампы, желто-оранжевый и пульсирующий.
Он освещал большой верстак, густо заставленный множеством деталей и инструментов. Над верстаком сгорбился человек, неотрывно глядевший в закрепленное на штативе увеличительное стекло чуть не с тарелку размером. Руки его под этим стеклом занимались сборкой удивительно тонкого узла, составленного из кулачков, поршневых толкателей и спиральной пружины. Работа была кропотливой и поглощала человека целиком.
Скрытый темнотой гость осторожно продвигался среди многочисленных полок и стендов. Предметы на них подозрительно походили на людские конечности, хирургически аккуратно отделенные и разложенные по местам, как на экспозиции. В мастерской витала режущая обоняние смесь ароматов: смазка и припой, медь и канифоль, марганец и уксус. Доски пола хрустели от рассыпанной по ним окалины. Гостья – в слабом свете лампы наконец стало видно, что это женщина, – одновременно старалась и ничего не задеть, и привлечь внимание хозяина мастерской. Но тот даже на секунду не оторвался от своей работы.
Она приблизилась к нему почти вплотную, остановившись у большого застекленного шкафа, на полках которого были выстроены небольшие фигурки, мужские и женские. Рассмотреть их в деталях не позволял слабый свет. Женщина негромко кашлянула, потом, подождав, кашлянула еще раз.
– Можете не стараться, – прозвучал из темноты голос, заставив гостью вздрогнуть. Он исходил из укрытого густой тенью угла, куда совершенно не попадал свет лампы. До этого момента женщина даже не подозревала, что там кто-то есть.
– Наш майстер Цвак последние годы стал туговат на ухо, – продолжал голос невозмутимо. – Одним только деликатным покашливанием его не дозваться. Особенно когда он занят работой.
Человек за верстаком, вздрогнув, оторвался от увеличительного стекла.
– В чем дело, Шафранек? Вы что-то сказали, кажется?
– Чтобы именно сказал – так, пожалуй, что нет. У нас гостья, майстер Цвак.
– Гостья? – Названный Цваком обернулся.
Он был уже совсем стар. Седые волосы редкими локонами спадали ему на плечи, темя же было совершенно лысым, как тонзура доминиканца. Морщинистое лицо с длинным, почти касающимся подбородка носом напоминало печеное яблоко и формой, и цветом. Только щеки удивительным образом сохранили гладкость и румянец, словно у ребенка. Бледные полуслепые глаза белесо блестели в отсветах лампы.
– А-а, вот как! – произнес он, улыбнувшись ртом, в котором уже почти не было зубов. – Милое дитя… что привело вас в скромную мастерскую кукольника Иехуды бен Цвака?
Женщина порывисто шагнула вперед, в освещенный лампой круг. Теперь можно было разглядеть ее подробнее. Она была еще молода, кажется едва старше тридцати. Одежда на ней была дорогой, кожа и волосы – ухоженными. Глаза же были воспалены от слез, а лицо выражало неуверенность и страх. Страх на грани отчаяния. Улыбка сошла с лица кукольника.
– Я пришла… – запнувшись, начала гостья, – я пришла потому… Мне сказали…
Она была на грани. Цвак поспешно раскрыл один из ящиков над верстаком, достав оттуда початую бутылку и небольшую чарку. Сноровисто раскупорил бутылку, налил, протянул чарку женщине. Та машинально взяла, но потом замерла, глядя на угощение застывшим, недоуменным взглядом.
– Выпейте, – миролюбиво предложил кукольник.
Вздрогнув, женщина резко опорожнила чарку и, поморщившись, прижала губы ладонью. И все же выпитое подействовало на нее благотворно. Она начала снова:
– Меня зовут Ангелика Чернова. Многоуважаемый майстер Цвак, я пришла к вам с просьбой – нет, с отчаянной мольбой о помощи.
– О помощи? – Кукольник удивленно приподнял седую бровь. – Но какую же помощь вам могу оказать я, человек старый и немощный?
Неизвестный в темном углу фыркнул. Женщина упрямо мотнула головой, словно стараясь отогнать снедавшие ее сомнения.
– У меня пропала дочь, майстер Цвак. Ее зовут Анежка, и ей двенадцать лет.
– В таком случае вам надо обратиться в полицию, – спокойно заметил старый кукольник.
Женщина вновь упрямо мотнула головой:
– Я так и поступила, но они ничего не делают. И не сделают. Я уверена. Майстер Цвак, вы один можете мне помочь. Смотрите!
Она решительно шагнула к верстаку, достав из сумочки аккуратную тетрадь в синей обложке. Раскрыв, положила ее под лампу, так что стал виден сделанный карандашом грубый рисунок – странный символ, состоящий словно из нескольких фигур: треугольника, креста и серпа. Кукольник некоторое время задумчиво разглядывал его.
– Это появилось на стене в комнате Анежки. В ту ночь, когда она пропала.
В мастерской стало тихо. Только слышно было, точно сквозь стену, металлическое жужжание какого-то механизма. Цвак поднял бледные, прозрачные глаза на женщину, прищурился.
– И как давно пропала ваша дочь, милая Ангелика?
– Два дня назад.
Цвак медленно отвернулся, сокрушенно покачал головой:
– У вас больше нет дочери.
Отчаяние проступило на лице женщины. Губы ее задрожали, она застыла, напряженная, потом, упав на колени, вцепилась в рукав старика:
– Нет! Не говорите так, майстер Цвак! Она жива, жива! Помогите найти ее, прошу вас! Умоляю!
– Тише, – старик коснулся своей тонкой, морщинистой ладонью головы Ангелики: – Тише.
Это не могло успокоить женщину. Она рыдала, с силой сжав твердый подлокотник кресла, за которым сидел кукольник.
– Помогите ей, Цвак, – прозвучал из темноты голос. – Разве часто просьбы, которые вы исполняете, столь же чисты и праведны?
– Вам, Шафранек, оттуда не видно, что принесла с собой эта дама. Это Золотой Знак! И прошло уже две ночи!
– Но еще не прошла третья, – заметил неизвестный, названный Шафранеком.
Цвак недовольно поморщился, затем осторожно погладил Ангелику по голове:
– Успокойтесь, дитя мое. Поднимитесь. Я помогу вам.
Женщина медленно подняла голову, вперив в кукольника полный опасения и надежды взгляд. Тот пожевал губами. Недовольная гримаса все еще не оставила его лица.
– Но прежде я хочу, чтобы вы четко осознавали, на что идете.
– Я…
– Помолчите, – лицо кукольника сделалось суровым. – Прежде всего, шанс того, что ваша дочь все еще… что ее все еще можно спасти, – крайне мал. Если бы вы пришли сюда завтра, его бы не было вовсе. Три ночи – самый долгий срок. Но большинство не переживает и первой из этих ночей. Помните и, вместо тщетной надежды, уже сейчас готовьте себя к худшему.
