— Иногда, — произнес Дэнни, — я вижу сны, когда не сплю. После того, как приходит Тони. — Ему опять очень захотелось сунуть палец в рот. Про Тони он никогда никому не рассказывал — только папе с мамой. Он заставил руку с тем пальцем, что обычно запихивал в рот, лечь обратно на колени.
— Кто такой Тони?
И вдруг на Дэнни накатило одно из тех видений, которые пугали его больше всего: словно перед глазами вдруг быстро промелькнула какая-то непонятная машина, которая могла оказаться и безвредной, и смертельно опасной. Он был слишком мал, чтобы разобраться. Он был слишком мал, чтобы понять.
— В чем дело? — выкрикнул он. — Вы расспрашиваете меня, потому что волнуетесь, правда? Почему вы волнуетесь за меня? Почему вы волнуетесь за нас?
Холлоранн положил на плечи малышу крупные темные руки.
— Перестань, — сказал он. — Наверное, все нормально. А если и есть что-то… так у тебя в голове, Дэнни, ого-го какая штука. Такая, что тебе до нее еще расти да расти, вот как. Потому надо держать хвост морковкой.
— Но я не понимаю! — взорвался Дэнни. — Я понимаю, но не понимаю! Люди… люди чувствуют всякое. А я чувствую их, но не понимаю, что я чувствую! — Он с несчастным видом уперся взглядом себе в колени. — Я хотел бы уметь читать. Иногда Тони показывает мне надписи, а я их еле прочитываю.
— Кто такой Тони? — повторил Холлоранн.
— Мама с папой называют его моим «невидимым приятелем», — ответил Дэнни, тщательно воспроизводя слова. — Но на самом деле он настоящий. По крайней мере я так думаю. Когда я по правде сильно стараюсь что-нибудь понять, он иногда приходит. И я как будто падаю в обморок, только… там бывают видения, как вы говорите. — Он взглянул на Холлоранна и сглотнул. — Раньше всегда приятные. А теперь… не помню, как называются сны, когда пугаешься и плачешь?
— Кошмары? — спросил Холлоранн.
— Да. Правильно. Кошмары.
— Про этот отель? Про «Оверлук»?
Дэнни снова опустил глаза к своей руке с «сосательным» пальцем.
— Да, — прошептал он. Потом, глядя вверх, в лицо Холлоранну, заговорил пронзительным голоском: — Но я не могу рассказать все это папе, и вы тоже не можете! Ему пришлось взяться за эту работу, потому что дядя Эл не смог найти ему никакую другую, а папе надо закончить пьесу, а то он опять может начать Плохо Поступать, а я знаю, что это такое, это значит — напиваться, вот что, он всегда напивался, а это плохо! — Дэнни умолк, готовый расплакаться.
— Ш-ш-ш, — сказал Холлоранн и прижал личико Дэнни к шершавой ткани пиджака. От него слабо пахло нафталином. — Ничего, сынок. А ежели пальчику нравится у тебя во рту, пускай забирается, куда ему охота. — Но лицо его было встревоженным.
— Твой дар, сынок… я называю словом «сияние», — сказал он, — Библия — «видениями», а ученые — «предвидением». Я много читал об этом, сынок. Специально. И означает все это одно — видеть будущее.
Дэнни кивнул, не отрываясь от пиджака Холлоранна.
— Помню, раз я так засиял, что сильней ни до, ни после не бывало… этого мне не забыть. В пятьдесят пятом. Я тогда служил в армии, за морями, на военной базе в Западной Германии. До ужина оставался час, а я стоял у раковины и дрючил одного салагу за то, что картошку чистит слишком толсто. «Эй, — говорю, — ну-ка погляди, как это делается». Он протягивает мне картошку и ножик, и тут кухня пропадает. Целиком. Хлоп — и нету. Говоришь, тебе перед… видениями этот Тони является?
Дэнни кивнул.
Холлоранн обнял его одной рукой.
— А мне мерещится запах апельсинов. Весь тот день пахло апельсинами, а мне это было ни к чему, потому что они входили в меню ужина — мы получили тридцать ящиков из Валенсии. В тот вечер все в проклятой кухне провоняло апельсинами.
Я на секунду вроде как отключился. А потом услышал взрыв и увидел пламя. Крики. Сирены. И еще зашипело — так шипит только пар. Потом я вроде бы чуть подвинулся ко всему этому и увидел сошедший с рельсов вагон, он лежал на боку, и написано было: Железная дорога Джорджия и Южная Каролина. Тут меня осенило, я понял: на этом поезде ехал мой брат Карл, а поезд соскочил с рельсов и брат погиб. Вот прямо так. Потом все исчезло, а передо мной — этот перепуганный тупой салажонок, все протягивает мне картошку с ножиком и говорит: «Сержант, ты в норме?» А я говорю: «Нет, только что в Джорджии погиб мой брат». Дозвонился я наконец до мамочки по междугородному телефону, и она рассказала мне, как это было.
Но, видишь ли, мальчуган, я это уже знал.
Холлоранн медленно покачал головой, отгоняя воспоминание, и сверху вниз заглянул в широко раскрытые глаза мальчика.
— Но запомнить тебе, малыш, надо вот что: такие штуки не всегда сбываются. Помню, всего четыре года назад я работал поваром в лагере для мальчиков на Длинном озере, в Мэне. Вот сижу я в Логанском аэропорту, жду посадку на свой рейс, и тут запахло апельсинами. Впервые лет, наверное, за пять. Вот я и говорю себе: «Господи, что ж будет в этом ненормальном ночном шоу дальше?» — и отправляюсь в туалет, и сажусь на унитаз, чтоб побыть одному. Сознания не теряю, но появляется у меня ощущение, что мой самолет разобьется, и делается оно все сильней и сильней. А потом пропадает вместе с запахом апельсинов, и делается ясно, что все кончилось. Я вернулся к кассам авиалиний «Дельта» и поменял свой рейс на другой, через три часа. И знаешь, что было?
— Что? — прошептал Дэнни.
— Ничего! — сказал Холлоранн и рассмеялся. Он с облегчением увидел, что и мальчик слабо улыбнулся. — Ничегошеньки! Самолет сел как по маслу и точно по расписанию. Вот видишь… бывает, предчувствия ничем не кончаются.
— О, — сказал Дэнни.
— Или возьми скачки. Я часто хожу на скачки и обычно играю очень неплохо. Когда они отправляются на старт, я стою у ограды и иногда сияние мне подсказывает, так, чуть-чуть: та лошадь или эта. Обычно такое чутье дает прилично заработать. Я всегда твержу себе: в один прекрасный день ты угадаешь трех лошадей в трех больших заездах и получишь на этом такие деньжищи, что можно будет рано уйти на пенсию. До сих пор это еще не сбылось. Зато много раз я возвращался домой с ипподрома не на такси, а на своих двоих с совершенно плоским бумажником. Никто не сияет все время, кроме, может, Господа на небесах.
— Да, сэр, — согласился Дэнни, думая, как почти год назад Тони показал ему нового малыша, лежавшего в колыбельке в их стовингтонской квартире. Из-за этого Дэнни очень взволновался и стал ждать, зная, что на это требуется время, но никакой новый ребеночек не появился.
— Теперь послушай-ка, — сказал Холлоранн и взял обе ручки Дэнни в свои. — Здесь я видел несколько плохих снов, и плохие предчувствия тоже были. Я тут проработал теперь уже два сезона, и раз десять у меня были… ну… кошмары, а еще, сдается мне, с полдюжины раз мерещилось всякое. Нет, что — не скажу. Это не для такого малыша, как ты. Просто разные гадости. Раз это было с этими кустами, чтоб им пусто было, с теми, что на манер зверей подрезаны. Другой раз горничная, Делорес Викери ее звать, было у нее малюсенькое сияние, да сдается мне, она об этом знать не знала. Мистер Уллман выкинул ее с работы… знаешь, что это значит, док?
