Но ванны не было. Максимум — умывальник на Московском вокзале. Хотя… Андрей посмотрел на часы. 9.22. Через тридцать восемь минут — первый сеанс в люксе. Почему бы и нет? И рану надо обработать как следует: налепленный наспех бактерицидный кровоостанавливающий пластырь стал жестким, как кусок жести.
Андрей нашел открытый галантерейно-парфюмерный магазин, купил мыло, мочалку, разовый пакетик шампуня. Здесь же он приобрел черный свитер, рубашку и нижнее белье. Черный цвет был выбран не в знак траура по погибшей «жигуленке», вернее, не только поэтому, но еще и потому, что пулька «тэтэшки» продырявила в двух местах его кожан. На черном же фоне дырки не так заметны.
Ровно в десять часов Ласковин уже заворачивался в простыню. В сауне было пусто. Два мужика, изгоняющие похмельный синдром, света белого не видели, не то что соседа.
Погревшись минуток двадцать, Ласковин выкупался в холодном бассейне, потом всласть наплавался в теплом, подобрал старый веник, похлестался в парной (очень неплохо для исцеления ушибов и кровоподтеков, которых у Ласковина было на троих), вымылся и, оторвав пластырь, промыл рану. Выглядела она скверно, но была поверхностной. Несколько дней — и затянется. Шрам, правда, будет в три пальца, ну и хрен с ним. Ласковин наложил повязку с английской быстрозаживляющей мазью, забинтовал туго и, завернувшись в простыню, отправился в кафе. Позавтракав сосисками с зеленым горошком, высушил волосы, оделся и покинул сауну уже человеком, а не перележавшим в земле зомби.
Ровно в двенадцать он был у Львиного мостика, где его с нетерпением дожидались «разведчики».
Расположившись на скамейке у горки-мамонтенка, Ласковин выслушал «истории бандитского двора».
Сначала приехали пожарные. И сразу взялись ломать ворота. Из ворот вывалили бандиты, и едва не началась драка. Но не началась. Пожарные уехали. Тут появилась милиция. Эти пробыли почти полчаса, топтались по двору, беседовали, затем вошли внутрь и вышли уже с большой картонной коробкой. Тяжелой, поскольку тащили вдвоем. Затем приехала грузовая с платформой и краном. Погрузили сожженные машины («Бедная моя малышка!» — вспомнил Ласковин) и увезли. Затем прикатили новые тачки. Шесть штук, все крутые, и привезли целую кодлу вооруженных до зубов бандитов. Потом прибыла «техпомощь» и наварила по железному листу сверху на каждую створку ворот. (Разумная мера: сегодня — бензин, завтра, глядишь, связку гранат бросят.) Потом привезли какие-то ящики. Потом стемнело, и наблюдатели ушли домой.
Оба парня были страшно довольны и глядели на Андрея, ожидая похвалы (и получили ее) и продолжения военных действий. Дождались.
— Салабоны, есть закурить? — раздалось сзади.
Ласковин напрягся было, но сразу понял: обычное мелкое хулиганье. Один надвинулся слева, другой — справа. Третий навис сзади. Крутые, как спинка морской свинки. Уселись, притиснули Федю и Юру с двух сторон к Ласковину. Шелупонь. На пацанву наехать, старушку в темном подъезде облегчить. Ласковина не заметили — со спины подошли. А со спины он почти как Федя. Ну, помускулистей чуть.
— Нет у нас! — Это Федя. Правильно. Он и поздоровее. У Юры, впрочем, язык лучше подвешен. — Нету! — Однако мандражирует. На Андрея не очень-то рассчитывает. Бандиты бандитами, а эти тоже будь здоров. За метр восемьдесят каждый, наглые, приблатненные… Дешевка! Ласковину и глаз поднимать не надо. И слушать не надо, как базар ведут. Только на сапоги стоптанные, замызганные, глянуть — и вопрос ясен.
— А бабки есть? Ну ты, белобрысый, бабки у тебя есть?
— Нету! — угрюмо пробормотал Федя. Уже готов, что бить будут. Готов и принял. Как судьбу.
— А поискать? — Лапа в чужой карман. Федя лапу придержал. Насколько мог.
— Нету, говорю.
— Ну ты че, крутой? Да, крутой? Козел ты! Понял!
Юра с другой стороны дернулся, но сосед придавил:
— Сидеть, салабон!
«Времена, — подумал Ласковин. — Лет десять назад хотя бы в подворотню увели, с посторонних глаз».
Он распрямил спину, повернулся к первому засранцу. Вот уж точно — засранец. Морда прыщавая, кислая, умывался, должно быть, летом последний раз.
— Испарись!
Одно слово. И взгляд тоже один.
Хватило бы: взгляд у Андрея весомый. На настоящих бойцов действует, не то что на оборзевшую шелупонь.
Но вмешался третий. Тот, что сзади, за скамейкой. Активно вмешался. Захватом за горло, локоть — под подбородок… в общем, правильный захват. И здоровья хватает, а уж положение — лучше не придумаешь: ногой не достать, опоры никакой… Лицо Ласковина вмиг отяжелело от прилившей крови. Что делает человек, когда его душат? По яйцам бьет. Или пальцами в глаза. А если иначе? За руки хватает. Верно, если иначе — никак, нужно — за руки. Нажатие на точки, например… Но куртка у ублюдка толстая, руки накачанные… Впрочем, можно и покрасивей сделать, если ты не старушка в лифте, а действующий коричневый пояс.
Андрей взялся за удушающую руку, слегка подсел — ноги под скамейку, зацеп снизу — резко толкнулся вперед, прижав руку душителя подбородком к груди. Ха!
Выглядело очень красиво: шелупонь-качок перелетел через Ласковина, дрыгнув ножками в воздухе (горло отпустил — какое там горло!), и смачно приложился спиной по краю песочницы. Хорошо, зима, песок подмерз — а то сломал бы детское развлечение. Хорошо и то, что в куртке, а то бы спину сломал.
— Испарись, я сказал! — Андрей вернул взгляд на прыщавого.
Тот, что с другой стороны, рыпнулся было, но Ласковин, не глядя, выхлестнул кулак, и второй герой уткнул ряшку в шаловливые ручонки. Ха-ар-роший фингал будет!
— Я — все. Я уже! — Третий привстал, курточку Федину рефлекторно поправил-пригладил. — Уже уходим, шеф! Уже…
— У, бля, козел, бля, еш твою… — выл справа подшибленный.
— Это он кому? — осведомился Ласковин.
— Не надо, шеф, не надо! Я… мы… он все понял, шеф. Уже уходим, уже ушли, шеф…
— Срань тоже прибери. — Андрей пнул ногой шапку «душителя». Сам «душитель» уже подавал слабые признаки жизни.
— Убивец! Убивец!
Откуда-то возникла бабка с палочкой, заплясала около скамейки.
— Убивец! Убивец! — Отважно тыча палочкой Ласковину в ногу. — Не трожь его, не трожь!
Прыщавый, не пострадавший, глянул на бабку дико, затем толкнул подшибленного, вместе подхватили приятеля под руки, подняли, шапочку тоже прихватили и уплелись раны зализывать. Бабка же продолжала вопить и приплясывать. Именно такая бабка, каких эта самая шелупонь за червонец по башке лупит. Самый живучий вид хомо сапиенс. Пива в ларьке купить нельзя, чтоб рядом не возникла этакая старушонка с протянутой лапкой.
