Когда Роберта освободили из колодок, все было кончено -- тело локхидовца унесли, пол вымыли, Джен увезли, а Джека отправили отдыхать. Бывший рекламщик сладко спал на своем матрасе и даже не повернул головы на его шаги. Роберт растянулся на циновке и уставился в потолок. Будущее было по-прежнему неясным, но, оказалось, что до этого будущего еще надо дожить. Роберт раз за разом спрашивал себя, почему их похитители так поступили. Всего один балл -- и смерть... Ну, что значил этот чертов балл по сравнению с теми семьюдесятью четырьмя, что уже набрал локхидовец? Если бы похитителям было нужно, они легко могли бы натянуть бывшему топ-менеджеру хоть один, хоть десяток баллов, но они предпочли убить. Зачем?
Роберт вновь и вновь вспоминал все, что с ними произошло, и решил, что цель убийства была одна -- устрашение. Оставалось признать, что похитители добились своего, во всяком случае, в том, что касалось Джека и Джен. Впрочем, Роберт не любил обманываться, и потому вынужден был признать, что ему тоже страшно. И все же через два дня у него должен был появиться шанс, и Роберт дал себе слово не упустить его. Пока же необходимо было изображать покорность и послушание, усыплять бдительность похитителей и быть готовым ко всему.
И все же следующий день оказался для Роберта настолько неожиданным, что у него кругом пошла голова. После завтрака молодых людей ожидал новый медицинский осмотр, потом массаж, стилисты, гримеры и совершенно безумная фотосессия. Немалым потрясением для Роберта стало и изменившееся отношение "наставников". Конечно, основные команды оставались прежними -- "к ноге", "сидеть", "стоять", "лежать", "место" -- но они приобрели какой-то странный и дикий вид. "Наставники", врачи и стилисты обращались с ними бережно и мягко, как будто они с Джеком были породистыми нервными псами, которых надо как следует приласкать и успокоить, чтобы в лучшем виде экспонировать на престижной выставке. Каждый раз слыша, как их называли "малышами" и "хорошими мальчиками", ощущая, как их успокаивающе похлопывали по щекам, Джек расцветал от счастья и вытягивался в струну в желании угодить, а у Роберта слюна делалась горькой и к горлу подкатывала тошнота. Молодой человек не знал, что и думать, так что с трудом смог оценить великолепие открывшейся перед ним фото-студии. В течении тех трех лет, что он был знаменитостью, Роберту случалось участвовал в фото-сессиях, но никогда эти фото-сессии не были столь изобретательны и безумны.
Фото в фас и в профиль, в рост -- в виде витрувианского человека, в прыжке, в беге по ленте тренажера, а потом множество снимков, которые должны были иллюстрировать его обязанности. Фото с утюгом в процессе глажки брюк -- за гладильной доской и перед ней, чтобы будущие опекуны могли в полной мере оценить его экстерьер. Фото перед гардеробом в процессе развешивания вечерних платьев. На коленях перед "опекуном" при надевании на его ногу носка.... и перед "опекуншей" при ее обувании...
Роберт только и успевал поворачивать, наклоняться и выпрямляться, становиться на колени, менять утюги, щетки, губки, ножницы и вешалки, а также прочие вещи, жизненно необходимые для лакея, перетряхивать одежду, включать и выключать воду, вновь и вновь гримироваться, когда этого требовал стилист, а потом опять идти сниматься под яркий свет прожекторов.
-- Улыбку, улыбку, малыш, -- втолковывал фотограф в ошейнике, только что пенявший Роберту за неумении позировать перед объективом. -- Покажи всем, как ты счастлив своей работой! Растяни губы... шире... еще шире... Хороший мальчик!... А теперь зафиксируй улыбку... Молодец, -- подвел итог фотограф. -- Посмотри прямо в объектив. Опекуны должны знать, как ты рад им служить. Подними туфлю выше.. хорошо... И разверни щетку...
Яркий свет слепил глаза, от постоянных улыбок сводило лицо, на ноги было больно встать, но съемки шли час за часом. Когда "наставники", наконец, разрешили Роберту и Джеку отдохнуть, оба в изнеможении повалились на лежаки, радуясь тому, что им больше ничего не надо делать.
Следующий день был не столь хлопотным, но не менее тревожным. С утра обоих пленников вновь отдали в руки массажистов, а после обеда свободный Торнтон прочел им длинную лекцию о правилах поведения на аукционе, пожелали успехов в обретении достойных опекунов, а затем принялся давать советы по привлечению внимания потенциальных покровителей.
Когда в восемь вечера "наставники" отправили пленников спать, заметив, что назавтра их ждет длинный и трудный день, взволнованный Роберт едва заставил себя уснуть. Но когда прозвучал сигнал подъема, ему показалось, будто он только что сомкнул глаза. Большие часы в коридоре показывал три утра. Молитва, душ и одежда заняли немного времени, а затем их куда-то повели.
Сердце Роберта колотилось в горле, руки дрожали, во рту пересохло от волнения. Впервые за время заточения они должны были оказаться вне тюрьмы, и ожидание этого момента захлестнуло Роберта с головой, так что он испугался, как бы не лишиться сил в тот единственный миг, когда заметит шанс на побег.
На негнущихся ногах молодой человек прошел в открывшуюся дверь, его тела коснулся теплый и слегка влажный ветер, и Роберту показалось, будто он неожиданно проснулся. Они оказались внутри еще одного огромного периметра, уже третьего из тех, что видел Роберт за время плена. В первом располагались клетки -- там они прошли "карантин". Во втором под прозрачным колпаком находился двухэтажный особняк с садом -- там проходил их экзамен. Теперь их привели в третий. Посреди огромного периметра стоял ярко-желтый автобус с надписью "Питомцы", четыре машины сопровождения с мигалками и группа людей с такими же бритыми головами.
-- Поторопитесь, малыши, вам туда, -- кивнул Линкольн Райт, и оба пленника послушно перешли на трусцу.
Роберт остановился перед автобусом с чувством, что происходит что-то неправильное. Они вновь видели тех самых людей, с которыми расстались, Бог знает, сколько времени назад, молодому человеку даже показалось, будто на другой стороне шеренги он разглядел Пат, но убедиться в этом Роберт так и не успел.
-- Начинайте погрузку, -- распорядился Торнтон, и всё зашевелились.
Странный автобус, казалось, состоял из одних дверок. Свободный Райт распахнул ближайшую к Роберту и приказал:
-- Давай, Грин, забирайся внутрь.
Весь отсек занимало большое кресло -- мягкое и удобное, повторяющее все изгибы тела, и как только Роберт сел, Райт пристегнул его к креслу двумя широкими ремнями крест-накрест.
-- Руки на подлокотники.
Когда еще два ремня защелкнулись на запястьях, Роберт инстинктивно дернулся.
