С моей работой в университете, разумеется, было покончено; найти работу в другом университете города, даже на неполную ставку, у меня возможности не было. Пришлось подать заявление на пособие по безработице. Я понимал, что материальное положение мое отныне резко ухудшится, но утешался тем, что волен буду проводить время, как пожелаю, и продолжу исследования в нужном мне направлении.
Я постарался объяснить свою ситуацию Дункану, ничего не утаивая. Сказал, что закончил писать докторскую, но хотел бы остаться в Эдинбурге, чтобы продолжить то, что считал настоящей своей учебой. Он не спросил меня, когда будет защита. Думаю, к тому времени он уже догадался об истинном положении вещей, но решил не подавать вида. По правде сказать, мне хотелось выложить ему все начистоту: сейчас уже не имело значения, какого рода исследованиями я занимаюсь, так как эти исследования больше не являлись побудительной причиной моих продолжительных взаимоотношений с Дунканом. Лишь смущение удерживало меня от признания.
Дункан немедленно предложил выплатить деньги за аренду квартиры, так как я был не в состоянии оплачивать ее из скудных средств социального пособия. Я ответил, что не могу принять его помощь.
— Вы и так заплатили за меня целое состояние, взяв с собой в Марокко, — сказал я. — Я больше не вправе взять от вас ни одного пенни.
— Да что вы, Эндрю! Какое состояние? Марокко — дешевая страна, к тому же мы по большей части гостили в домах друзей. Мне хочется помочь вам. Честно говоря, я вложил в вас слишком много, и мне бы не хотелось, чтобы старания мои пропали втуне. Если вы поселитесь в каком-нибудь жалком помещении, вы десять раз подумаете, прежде чем согласитесь продолжить наши занятия. У вас теперь высокая квалификация, и я не думаю, что вы долго останетесь без работы. Как только найдете работу, мы будем видеться все меньше и меньше. Возможно даже, что вы займете какой-нибудь ученый пост в другом городе. — Он помедлил. — Вы сможете расплатиться со мной позже.
— Как я смогу это сделать, если у меня нет работы?
Мой собеседник улыбнулся:
— Не волнуйтесь. Я об этом подумаю.
Улыбка не сходила с его лица. Она была теплая и победительная, и в то же самое время скрытная. В общем, не из приятных. Несмотря на мой страх перед ним, я все еще восхищался Дунканом. А то, что он предлагал, без сомнения, было привлекательно.
Марокканские приключения тревожили меня, но парадоксальным образом только раздразнили аппетит к разгадыванию загадок, которые я исследовал. Эдинбург с его знакомыми улицами и резким ветром быстро выдул летние впечатления. Запутанные воспоминания о Северной Африке делались смутными, и спустя несколько недель я стал смотреть на то, что случилось летом, как на результат расстроенного воображения, потрясенного новыми впечатлениями.
Я вернулся к прежним книгам и ритуалам. Наступила зима со всеми ее прелестями. Почти каждый день шел дождь; если же дождя не было, на его место приходил мороз. По ночам я читал, а днем долго спал. Я устроил себе добровольную тюрьму. Я жил в своего рода коконе, из которого надеялся когда-нибудь выйти обновленным и блестящим. Однако трудно было сказать, куда именно я выйду, — в темноту или в свет.
* * *
В начале ноября Дункан впервые пригласил меня к себе домой. Пеншил-Хаус представлял собой мрачное здание, построенное в шотландском баронском стиле. Располагалось оно в восточной части города, у подножья Ламмермурских холмов. День был холодный, мрачный, небо предвещало не то дождь, не то снегопад. Когда мы в «ягуаре» Дункана подъехали по петляющей дороге к дому, стало еще темнее. Пеншил-Хаус скрывался за высокими деревьями с оголенными ветвями. Повсюду были тени: тени от деревьев, тени от высоких гор, длинные тени от самого дома. Перекрещиваясь, они падали на короткую аллею, окаймленную кипарисами.
Я предполагал, что дверь нам откроет сгорбленный старик, верой и правдой служивший еще отцу Дункана. Но вместо этого нас встретила хорошо одетая пожилая женщина, казавшаяся скорее компаньонкой, нежели домоправительницей. Она держалась формально и чуть сурово. Я заметил, что, разговаривая с Дунканом, она часто сбивалась с подчиненного на фамильярный тон. Старая экономка застряла где-то на полпути между двумя эпохами: прослужив много лет сварливому отцу, она сердечно привязалась к сыну, который дал ей гораздо больше полномочий.
Ланч нам подали в столовой. Это была комната с низким потолком. За стол можно было усадить человек двадцать. Обслуживала нас девушка лет шестнадцати. Она, шаркая ногами, входила и выходила из комнаты и не произносила при этом ни слова. На замечания Дункана она отвечала лишь междометиями и мычанием. Я заметил, что она старается держаться от Дункана подальше и пытается не прикасаться к нему. Девушка она была хорошенькая, и поначалу я подумал, нет ли здесь чего сексуального.
Поразмыслив, я отказался от своего предположения: Дункан никогда не казался мне сексуально озабоченным. Все же у меня осталось впечатление, что здесь что-то было не так. Девушка явно следила за Дунканом, как если бы она его боялась, но не потому, что он был ее хозяином.
Скажу честно, меня всегда интересовала личная жизнь Дункана. Я не мог вспомнить ни одного случая, когда он проявлял бы сексуальную заинтересованность. Я давно уже отказался от подозрения, что у него были виды на меня и что наша учеба — лишь предлог для осуществления его плана соблазнить меня, в то же время я так и не выяснил, какой он придерживается ориентации.
Вполне возможно, что он был тайным гомосексуалистом, скрывающим это из опасения погубить свою карьеру. А может, он просто равнодушен к сексу, бывают ведь и такие люди. Я ни разу не слышал, чтобы он, хотя бы косвенно, говорил о женщине, с которой у него были отношения, ни сейчас, ни в прошлом. Мне не однажды приходило в голову, что он, вероятно, решил жить аскетом для того, чтобы обрести мастерство. Обет безбрачия — не редкость среди людей, посвятивших себя магии. В книгах я нередко встречал пассажи, проповедующие воздержание ради достижения мастерства.
— Для одного человека это слишком большой дом, — заметил я. Девушка уже ушла, мы сидели в маленьком кабинете и пили кофе.
— Я здесь не один, — ответил Дункан. — Здесь есть мисс Мелроуз. До юной Дженни была другая девушка. Ее звали Колетт — француженка. Год назад она вышла замуж и уехала. У меня есть кухарка, миссис Дунбар, и еще человек, который смотрит за домом, и еще садовник. Они все спят здесь. Целая компания.
— Но не семья.
Он покачал головой:
— Нет, в Пеншил Хаус никогда не было семьи — с тех пор, как умерли мои родители.
