Стиснув зубы, он выглянул из-за сейфа: солдат, кинувший гранату, показался в дверях, за ним маячил ещё один. В довершение всего, кто-то из этих двоих явно не понаслышке был знаком с техникой пирокинеза: обрывки настенной карты рядом с укрытием Штернберга вспыхнули, будто облитые бензином, клочья обоев затлели и стали судорожно извиваться под расползающимися по стене языками пламени.
Это была преисподняя. Чем дольше он оставался в комнате, тем меньше было шансов спастись. Уткнувшись лицом в колени, Штернберг сломал в пальцах осколок стекла и, внезапно решившись, не думая больше ни о чём, выбросил себя из-за сейфа, под градом пуль перекатился за передвижной металлический стол с макетом Зонненштайна и толкнул его к двери. Массивный стол на визжащих колёсиках вынес остатки хлипких дверных створок, а Штернберг, пригибаясь за ним, немилосердно обдирая колени об осколки стекла, отстреливался из-за нового укрытия, пока не кончились патроны. Кто-то упал прямо на стол, с хрустом разломав модели мегалитов. Преодолев, таким образом, треть коридора, Штернберг бросился в спальню и сразу за порогом сцепился с солдатом. Тот был на голову ниже, но не менее широк в плечах и довольно крепок. Пока они с рычанием выламывали из рук друг друга автомат, на пороге показался ещё один убийца, и Штернберг толкнул солдата, успевшего смахнуть с него очки, прямо на вошедшего, захлопнул дверь и рванул вбок широкую задвижку. Затем придвинул к двери стоявший поблизости комод.
Всё окружающее обволокло густым жемчужным туманом. В этой потусторонней зыбкости Штернберг двинулся к серебристому прямоугольнику окна, беспомощно вытягивая вперёд руки. Он своротил торшер, запнулся обо что-то, звякнувшее замочками, — должно быть чемодан, — наткнулся на кровать, обошёл — и вот, наконец, окно. На ощупь открыл створки, спеша, насколько было возможно (в дверь ломились), прислушался: внизу было тихо. Прыгать отсюда определённо не стоило — то, что сейчас представлялось мутным тёмным ущельем, на самом деле было очень крутой затенённой лестницей, зажатой между стенами домов. Но немного ниже окна тянулся уступ почти в полметра шириной, и по нему без особого труда можно было добраться до окон другой части здания.
В дверь ударили оглушительной очередью, разбивая дерево возле задвижки.
Штернберг перелез через подоконник. Пальцы вцепились в край подоконника, а ноги искали уступ. Осязание оставалось единственным, чему можно было доверять. Он двинулся куда-то влево, прижимаясь спиной к стене, ведя впереди вытянутую руку, ощупывая грубую кладку исцарапанными пальцами. Обогнул угол. Зябкий вечерний ветер полоскал рваную рубашку и ерошил волосы. Крутые крыши соседних домов стояли вокруг туманными холмами, а под ногами была наполненная свинцовой дымкой пропасть с неразличимым дном. Пальцы вдруг ушли в пустоту. Штернберг осторожно шагнул чуть дальше. Ниша окна. Он двинулся к проёму, ощупал холодное стекло, без толку вгляделся, мучительно щурясь, во мрак незнакомой комнаты. Толкнул створку — заперто. Сосредоточившись, нежно и вкрадчиво провёл ладонью по рассохшейся раме, с той стороны едва слышно щёлкнула задвижка, и створка бесшумно приотворилась. Он пробрался в комнату, прислушиваясь к приглушённым выстрелам где-то в стороне (видать, наконец-то проснулась внешняя охрана).
Дверь пришлось омерзительно долго отыскивать на ощупь в вязком сумраке. В её поисках Штернберг оббил себе ноги о какую-то назойливую низкую мебель, состоявшую из одних углов, лихо вошёл в стенной шкаф, собрав на вытянутые руки чьи-то галстуки, и чуть не ткнулся носом в зеркало. Наконец дверь обнаружилась. Чахоточное жёлтое электричество стекало по стенам узкого коридора, разжижаясь и темнея книзу, не добираясь до пола, плававшего в полумраке. Касаясь пальцами пузырящихся ветхих обоев, ведя себя вдоль стены, Штернберг медленно пошёл вперёд, щурясь до рези в бесполезных глазах. Поворот, ещё поворот. Участок тьмы — перегорела лампочка. Из-за очередного поворота вылетела смутная долгополая фигура. Штернберг, отложив на потом все возможные объяснения и извинения, вцепился призраку в правую руку, выкручивая её, и не ошибся: в деревянный пол тяжело и глухо ударился пистолет, вращаясь, улетел во тьму и стукнулся о стену. Молотом обрушилась нечеловеческая злоба. Не удержав, Штернберг выпустил вырывающуюся руку призрака, шагнул назад, хватая ртом воздух, и вдруг узнал его — отнюдь не по внешности, нет, лицо было сейчас расплывчатым жёлтым пятном с тёмными провалами глаз, — а по манере вдыхать с лёгким шипением сквозь зубы, по душку какой-то сладковатой дряни, которую тот курил, по ломаным движениям. Земля не носила человека, которого Штернберг ненавидел бы сильнее. Слишком многое Мёльдерс отнял и слишком много знал про него: знал даже то, в чём Штернберг отказывался себе признаться. Когда Мёльдерса сместили с должности, Штернберг, возглавивший оккультный отдел «Аненэрбе», открыл на бывшего начальника настоящую охоту — но Мёльдерс ускользнул и вот теперь сам его нашёл.
— Ах-ха… Господин имперский маг. Я уже и не надеялся на такой подарок. Хайль Гитлер, сучёныш. Тебя-то я как раз и ищу, — сказал Мёльдерс и, коротко замахнувшись, резко и страшно ударил Штернберга по лицу. Штернберг повалился на стену, обдирая отставшие обои. Мёльдерс вдохнул с влажным присвистом, будто втягивая в себя слюну, и вновь ударил — но сначала не рукой, а всей глыбой своей злобы. Потом добавил ногами. Он был клиническим садистом, этот предатель, чьей карьере удалось положить конец благодаря расследованию Штернберга. Этого он Штернбергу не простил.
— Что, худо без окуляров? Слепой уродец. Эталон арийца… — Мёльдерс смаковал каждый удар. Его лицо виделось сейчас Штернбергу словно сквозь запотевшее стекло и казалось жёлтым черепом — а на самом деле Мёльдерс имел редкостное сходство с Гейдрихом, шефом гестапо, погибшим в сорок втором году от рук чешских партизан. Мёльдерс был очень рослым, почти вровень со Штернбергом. А ещё он был ровно в два раза старше Штернберга, что придавало его ненависти оттенок извращённой отеческой нежности.
— Ну ничего, мой мальчик. Там тебе очки не понадобятся. — Мёльдерс пинком под рёбра повалил порывавшегося подняться Штернберга, распростёр над ним руку, выбрасывая заряд тугой ненависти — Штернберг успел заслониться, и тяжёлое, иглистое впилось не в грудь, а в предплечье, растекаясь по немеющей руке. Мёльдерс пнул снова, целясь в живот, но не попал. Штернберг рванул на себя полу его пальто, Мёльдерс с проклятиями ударился о стену и, окончательно потеряв равновесие, упал назад.
Штернберг вскочил, не помня себя, находясь где-то по ту сторону всего человеческого, и бешеными ударами принялся ломать, крушить призрак, с каждым ударом вколачивая в шипящую желтомордую нечисть жгучую ярость. Его воля наконец взломала чужую ненависть, сцепилась с чужой волей, терзая и раздирая её в клочья. В затхлом коридоре пахло озоном. Лохмотья обоев на стенах тлели по краю. Одна из ламп лопнула и погасла. Мёльдерс отплёвывался тёмной кровью, но, кажется, ухмылялся чему-то; на высоком лбу мерцал тусклый блик. Он снова упал после очередного удара и, поднимаясь, успел достать что-то из-за пазухи. Какую-то небольшую железку. Вроде даже не нож. Впрочем, Штернбергу плохо было видно. Но зато отчётливо он увидел другое, тем зрением, для которого очки не требовались: железка эта в руке Мёльдерса проросла пепельным полупрозрачным клинком. Узкий лепесток, так похожий на меч, был очень страшен, поистине смертоносен. Много сил и времени надо было положить на то, чтобы присвоить какому-нибудь грубоматериальному предмету свойства астрального клинка, поселить в нём это тонкоматериальное жало, способное выдвинуться в любой нужный момент. От астрального клинка не защищало ничто. Он вспарывал ауру, кромсал эфирное тело, а иногда и разрезал тело физическое. Штернберг, холодея, трезвея, отшатнулся.
