— Да здесь и будут, — отозвался Коля из темноты.
— Здесь? — обреченным голосом переспросила женщина.
— Ну, да… А где ж им ещё… Больше негде.
— Ирод, — подытожила женщина, пошла во двор и с треском захлопнула калитку.
Коля выглянул. Посмотрел на Бракина.
— Ты её не бойся. Бывает. Вы ж у меня не первые. А Людка моя баба добрая. Вообще-то…
И задумчиво почесал шею.
* * *
Остаток дня Бракин и Рыжая провели в гараже, всё на том же драном коврике. Издалека доносилась ругань: видимо, дома добрая Людка всыпала Коле по полной программе.
Было холодно, голодно, нещадно кусали блохи, и Бракин неумело, но ожесточённо чесался и покусывал бока и хвост. Рыжей блохи были привычны. Она дремала и изредка потявкивала во сне.
От инструментов и запчастей на полках, от канистр и бочек воняло невыносимо. От этих запахов тоже хотелось чесаться, и Бракин с тоской вспомнил свою уютную теплую мансарду в Китайском переулке.
Спустилась ночь.
Внезапно за дверью послышались шаги, скрежет замка. В гараже вспыхнула тусклая грязная лампочка. Коля подошел к собакам, поставил две алюминиевые чашки с чем-то съедобным. Рыжая мгновенно ожила, рванулась к еде, с жадностью в минуту выхлебала всё. Посмотрела на Бракина, который лежал, отвернувшись от чашки. Осторожно потянулась ко второй чашке, прижала уши — и накинулась.
Бракин вяло стукнул хвостом: жри, мол, давай, не бойся.
Коля всё это время сидел на корточках, вздыхал, сосредоточенно о чём-то думал.
Рыжая вылизала и вторую чашку. Пыхтя, круглая, как мячик, ткнулась в руки Коли. Потянулась, вильнула хвостом. Глаза у неё были узкие, замаслившиеся.
Коля погладил её по голове.
— Вот что, ребята… — сказал он уныло. — Придётся вам, это, понимаешь, уйти.
Рыжая ничего не поняла. Бухнулась на спину, выставив круглое, почти безволосое брюхо, вытянула лапы — просила почесать.
Бракин поднял ухо, взглянул на Колю.
"Мы понимаем", — тявкнул он, и Коля догадался.
— Отвезу-ка я вас обратно на Черемошники. Там вам всё же привычней будет.
Он взял коврик, постелил под задним сиденьем. Рыжая взвизгнула, видимо, предвкушая очередное развлечение, с готовностью сиганула внутрь. Бракин молча полез следом.
Коля сел за руль, выехал из гаража.
Запер ворота, снова сел в кабину.
Ехали молча, долго, петляли по бесконечным кривым закоулкам, о существовании которых Бракин и не подозревал. Свет фар выхватывал из тьмы заборы, заводские цеха, деревянные домишки, чёрные тополя, переметённые позёмкой трамвайные рельсы.
Наконец машина остановилась.
Коля вышел, открыл заднюю дверцу.
Бракин выглянул: машина стояла перед той самой пятиэтажкой, возле которой находились помойка и люк теплотрассы. Молча прыгнул из машины в снег. Рыжая удивленно тявкнула: она пригрелась и прикорнула в машине, и не понимала, зачем надо вылезать в холод и тьму.
Бракин обернулся на неё, негромко, но внятно рыкнул.
Рыжая поёрзала, вздохнула, и колобком выкатилась следом.
Хлопнули дверцы, заурчал мотор. Машина мазнула белым светом по помойке, кирпичной стене склада, и пропала за углом.
Стало темно и тихо.
Рыжая забеспокоилась, несколько раз тявкнула. Побегала вокруг, обнюхала люк теплотрассы, крыльцо, которое вело к железной двери почтового отделения, вернулась. Села напротив Бракина и наклонила голову. Как бы спрашивала: ну, в смысле, и что дальше?
Бракин взглянул в сторону переулка, помеченного реденькой цепочкой фонарей. И неторопливо затрусил мимо помойки, склада, магазинов, через площадь, где разворачивались автобусы, — прямо в полутёмный горбатый переулок.
Рыжая в недоумении тявкала, то отставала, то припускалась следом. Наконец, смирилась, и покорно побежала за Бракиным.
Пройдя по одному переулку, Бракин свернул в другой, потом в третий.
Остановился перед аккуратным домиком с мансардой. В домике горел свет. Бракин сел и негромко тявкнул: здесь!
Рыжая села рядом и тоже уставилась вверх, на тёмный балкончик под крышей: на этом балкончике Бракин, бывало, в летние ночи любил сидеть, глядя в звёздное небо.
* * *
В двух кварталах от того места, где сидели Бракин и Рыжая, по переулку двое ребятишек тащили санки с корытом, полным снега: снег был навален с верхом, горбом.
Навстречу им выехал из ворот Рупь-Пятнадцать с алюминиевой бочкой: отправился к колонке за водой. Ему было скучно, и при виде ребятишек он остановился. Спросил:
— Чего везёте?
— А тебе-то что? — огрызнулся Андрей. Санки были тяжелые, он сопел и упирался изо всех сил.
Рупь-Пятнадцать помолчал.
— Снег мы везём, не видишь? — сказал Андрей, и тоже остановился. Сам-то он тащил бы и ещё, но жалел Алёнку: часто останавливался передохнуть.
— Снег? — удивлённо переспросил Рупь-Пятнадцать. — А зачем его возить туда-сюда? Снегу же везде много.
— Не твоё дело! — снова огрызнулся Андрей.
Рупь-Пятнадцать пожал плечами.
— Конечно, не моё. А интересно всё-таки.
— Это мы играем, — объяснила Алёнка. — Игра у нас такая, понимаешь?
— Понимаю, чего ж не понять.
— А чего везём — тайна!
— Тайна — это хорошо, — сказал Рупь-Пятнадцать, вздохнул, и потащил санки с бочкой к колонке. — Тайны я всегда уважаю. Они у всех есть. Только у меня у одного тайны нету…
Андрей и Алёнка, проводив его глазами, снова схватились за постромки. Свернули в Японский переулок — совсем короткий, почти не жилой: из пяти домов два были заколочены, а третий почти развалился. Вот к нему-то и подкатили дети свой груз.
Огляделись. Вокруг было тихо, темно. Только звёзды ярко сияли над их головами, смутно освещая чёрные строения и синий снег.
Андрей перелез через почти поваленный забор. Увязая в глубоком снегу, добрался до калитки. Долго возился с ней, открывая: снег мешал. Наконец, приоткрыл.
Они с трудом втиснули санки в ворота. По сугробам, завалившим двор, полезли за дом, к сараям.
Сюда уже не доставал свет фонарей. Здесь было темно, мёртво, страшно.
— Не бойся! — шепнул Андрей.
— Я не боюсь, — тихо ответила Алёнка.
— Я тут ещё днём ящик приглядел… Вон там спрятал, в сарае. Положим Джульку в ящик, снегом забросаем. А потом, может, и настоящую могилу сделаем.
Алёнка пожала плечами.
— У собак могил не бывает.
— Ты что? — обиженно сказал Андрей. — Сама же говорила!
Он вытащил ящик из перекошенного сарая, достал оттуда же обгрызенную фанерную лопату. За сараем, в самом глухом месте, со всех сторон окружённом покосившимися заборами, бурьяном, таким высоким, что верхушки торчали из сугробов в рост человека, принялся копать в снегу яму.
