«Ты потерпи, Берта, – шептала она кукле, – дождь скоро закончится. Дождь всегда заканчивается. Нужно просто немножко подождать. Все бывает… Все бывает…»
Из леса, шелестом выражавшего свое недовольство, вышел человек лет двадцати с небольшим. С армейской винтовкой за спиной, морщась от неуюта и сбивая сапогами фейерверки брызг с чертополоха, он шагал в сторону полустанка. Он намеревался переждать там непогоду, съесть бутерброд с колбасой, запить его вином и высушить у костра одежду в том маловероятном случае, при котором не оказались бы сырыми спички. Не отрывая от покосившегося здания полустанка взгляд, он шагал, сдувая, как если бы сдувал пух с одуванчиков, стекающую в рот с лица влагу.
Ветер бесновался, и в ответ на такое несерьезное сопротивление бросал потоки воды в разные стороны, он словно встряхивал покрывало, полное блестящей пыли, и покрывало это, стремительно меняя форму, хлопало в воздухе и вышибало суть из самого себя мириадами стремительных капель. Это был не дождь, это была сумасшедшая пляска познавшего первый секс девственника, такого робкого да и одуревшего от осознания собственной мужественности после.
«Проклятье, – в десятый уже, наверное, раз повторил мужчина. И тут же не задержался с одиннадцатым: – Дьявольщина…»
И вдруг он остановился как вкопанный, позабыв и о дожде, и о желании донести сухими спички до здания полустанка.
«Черт побери!…»
Девочка не испугалась, лишь на какое-то мгновение прекратила дрожать плечами. Но потом кукла в руках ее снова затанцевала джигу.
«Как тебя зовут, крошка, и что ты тут делаешь?» – выстрелив фонтаном набежавшей в рот воды, прокричал мужчина.
Она замерзла. Так замерзла, что вокруг ее губ на синем лице появился белый ободок отчаяния.
«Пресвятая Богородица, – пробормотал мужчина, – вразуми идиота, объясни, что здесь делает ребенок!»
Сбросив на землю винтовку, он отстегнул пояс с подсумками. Не было бы нужды раздеваться, да причиной тому была маленькая девочка. Рванув на себе куртку, мужчина сдернул ее с плеч и, пока не растворилось в морозном октябрьском воздухе хранящееся в ней тепло, накрыл девочку. Поднял на руки и побежал к полустанку.
«Маразм какой-то… – хрипел он, бросая в лицо ей брызги воды. – Она ушла, поменяв меня на какого-то майора… С ума сойти. Бежавшая со двора невеста, проклятый дождь и дети на дороге… А теперь я еще и крыши не вижу!»
Через полчаса, когда над головой их повис сооруженный мужчиной навес, когда одежда высохла и колбаса показалась девочке самым вкусным, что она ела за все то время, что помнит себя, оба они оказались предрасположены к беседе. Способствовало тому и вино из фляги, которую он вместе с винтовкой и патронташем принес в кое-как сооруженный не привыкшими к труду руками «домик».
«Как зовут твою подружку?»
«Берта», – еще помня вкус колбасы, улыбнулась и ответила она.
«Не очень-то опрятна Берта, вы не находите, маленькая леди?» – вопрошал он, лежа на боку с флягой в руке.
Девочка несказанно удивилась, и возмущение это показалось мужчине чисто женским, всеобъемлющим, исчерпывающим по сути своей.
«Может ли быть такое, чтобы вы не видели, насколько мала она для ухода за собой? Я просто не успела привести ее в порядок, вот и все».
«Но не может быть и того, чтобы подружка Берты – маленькая леди – оказалась на пустыре в одиночестве, – возразил он. – У каждого есть свой покровитель. У Берты есть маленькая леди, у дождя есть ветер, у Соединенных Штатов есть президент Картер… Черт бы его побрал! – воскликнул он, смахивая с рукава выползшее из какой-то щели одуревшее от предчувствия всемирного потопа насекомое. – Я о пауке…»
«Вы ведете себя недостойно в присутствии дам», – отметила девочка, потупив взор и смахнув с губы приставшую крошку хлеба. Ее розовое платье сохло на ветке, укрепленной над углями, и теперь девочка бдительно следила, чтобы куртка, в которую она была завернута, не распахивалась. Сложные обстоятельства, заставившие ее оказаться наедине с мужчиной, да еще и остаться впоследствии раздетой, не казались ей зазорными. Головку свою она держала гордо и независимо, демонстрируя непоколебимость женского достоинства перед любыми обстоятельствами.
«Прошу прощения, – мужчина склонил голову, признавая свою оплошность, – за две недели присутствия в ваших краях я одичал самым решительным образом».
«Человек дичать не должен, потому как он человек».
«Да, конечно, – сдерживая усмешку, чтобы не выглядеть ерником перед ребенком, пробормотал он, – но понаблюдал бы я за вами, маленькая леди, когда бы от вас за два дня до свадьбы сбежал жених».
«От вас сбежал жених?» – спросила девочка и, пряча в уголках губ улыбку, посмотрела на возвышение стены, по которой, не переставая, долбили капли. Ударяясь, вода облегченно лишалась гнева, и уже спокойно и расчетливо стекала по бревнам, придавая насквозь просверленному жуками и ветром старому дереву лакированный вид.
Мужчина допил вино и потряс флягой. Она была пуста.
«Простите, маленькая леди, что за усталостью никак не могу задать свой главный вопрос. У Берты есть вы. А кто есть у вас?»
«У меня нет никого», – спокойно ответила она.
«Что вы подразумеваете под этим?»
«То, что говорю. У меня никого нет, кроме Берты, но ведь вы спрашивали не о ней?»
«Я спрашивал, простите, о родителях ваших, милое создание», – озадаченно пробормотал мужчина.
«У меня нет родителей. Я Дженни из МакНаман, но род этот, видимо, прекратит свое существование. Прошлой осенью отца моего задрал в лесу гризли, а мама умерла от чахотки. Поэтому мы вдвоем с Бертой».
Мужчина долго молчал, глядя то на девочку, то на начинающее светлеть в щелях между досками небо.
«Где же вы живете?»
«Еще нигде. Мама умерла утром, когда мы шли к ближайшей деревне».
Мужчина привстал и сунул в зубы мундштук пустой трубки. Как оказалась она его в руках, он и сам не мог сейчас объяснить. Привыкший сосать трубку в минуты крепких раздумий, он нашел ее в кармане столь быстро, сколь быстро не нашел бы на себе ножа, ворвись в «домик» республиканцы.
«Тогда следует понимать, что мама… где-то неподалеку?»
«Я похоронила маму за железной дорогой, – спокойно, словно речь шла о предстоящем празднике урожая, произнесла девочка. И вдруг голос ее потух. – Мне стоило это немалых сил, сэр…»
Мужчина присмотрелся и увидел на ее глазах слезы.
Их обоих из оцепенения вывел звук мотора, скрип тормозов и топот. Поднявшись на ноги, мужчина вышел на крыльцо и спустился по его качающимся, потерявшим от сырости скрип, ступеням.
