Все стихло. Мало-помалу, как будто к Дому вернулось самообладание, он замолчал, и тут засмеялся я. Я лежал посреди коридора, хохотал и не мог остановиться.
– Ну, что, всемогущий? Сделали тебя, да? Сделали, сделали, я же вижу, и как… Красота… Ах ты, недоделанный…
Даже Дом иногда бывает бессилен. Видимо, расстроенный и в разбитых чувствах, он на время оставил меня в покое. Я поднялся на ноги и пошел туда, откуда в последний раз донесся голос. Там, где-то в конце коридора, должна быть спрятана дверь отсюда. Я еще не знаю, на что она похожа, но она обязательно должна быть, а иначе как девочка смогла уйти, а ведь она ушла, значит, это возможно, значит, я могу идти дальше, как бы ни издевался надо мной Дом.
Тут из стены появился Собеседник. На этот раз он был помятым селедкообразным алкоголиком. Он посмотрел на меня, упер руки в бока и сказал:
– Всегда тебе удивлялся. Ты с такой готовностью играешь в предложенные тебе игры, что аж тошнит.
– Чего?
– Вечно ты разыгрываешь какого-то обморочного героя. Вот и сейчас… Ну чего ты напрягался? С чего ты взял, что это все правда, что это на самом деле было? «Мы пойдем, мы придем…» У тебя не жизнь, а дешевая мелодрама, романтические сопли для детей и подростков. Надо было ее трахнуть или топором заехать, вон у тебя топор какой хороший… По крайней мере, ты бы доказал, что можешь отвергать чужие правила. А так – что… Тьфу… Благородный герой с похмелья на очередном пепелище. И ты еще болтаешь о свободе?
– Я не мог отдать ее Дому. Не мог, и все.
– А с чего ты взял, что это был именно Дом? Может быть, это просто постоялец – желанный гость, который, в отличие от тебя, живет по своим законам. Так что гордиться тебе нечем, а мне с тобой общаться скучно. Ты мне неинтересен.
Он шагнул куда-то в сторону и истаял совершенно. Ничего, скоро снова явится. А я пошел дальше.
Там, в конце коридора, был тупик. Оказывается, в темноте мы зашли в одно из боковых ответвлений, которые заканчивались кладовками и пустыми комнатами. Больше там не было ничего. Я сел у дальней стены на пол. Может быть, дверь открылась именно здесь, а может, и не открывалась никогда, может, Собеседник прав, и это очередной спектакль, специально, чтобы я не падал духом и продолжал развлекать Дом беготней. А что, очень похоже. Обычная похмельная галлюцинация.
Я старался думать о том, что мне все это привиделось, и огорчаться как можно громче, даже сказал вслух: «Ну и фигня!» – специально, чтобы Дом услышал, а тем временем сжимал в кармане кулак, а в нем то, что я нашел у самой дальней стены – порванный шнурок и горсть красных, белых и зеленых бусин.
* * *
Сегодня опять приходил Собеседник. Я уже засыпал, было холодно, и я навалил на кровать кучу всякого тряпья и теперь старался зарыться в нее поглубже. Из окна веял пронзительный сквозняк. В Доме нет ни зимы, ни лета, теплые дни сменяются холодными совершенно неожиданно. Пару раз был даже снег, двор побелел, и на снегу появились следы, сразу и много – полозья, подошвы, лапы. Я выскочил во двор и стал ловить воздух руками – ведь должен был кто-то эти следы оставлять. Потом я пошел по одному из них, чьи-то изящные сапожки проступали на снегу прямо передо мной, просто полотно снега вдруг проваливалось, и оставался след, как будто кто-то мягко и осторожно ступал. Я шел по следу, пока тот не оборвался у Стены. А на стене в этом месте – ни щели, ни трещины, обычный серый бетон. Я замерз, а после стал танцевать какой-то странный танец, который сам же и выдумал. Так я праздновал снег.
Так вот, я уже почти заснул, и тут раздалось знакомое покашливание. Когда Собеседник в добром настроении, он кашляет. У него это получается хитро. Кашель шел откуда-то снизу, из-под кровати. Вот здорово – подумал я – это Собеседник. А я уже так давно с ним не болтал. И заглянул под кровать.
Точно, это был он. На этот раз он оказался мордатым карликом с такими седыми волосами, что они казались зеленоватыми. Он сидел под кроватью, скрючившись, но все же вполне там помещался. Росту в нем было не больше метра. Я свешивался с кровати головой вниз, и волосы мели пол.
– Не смотри на меня! – пропищал Собеседник.
Я ничего ему не ответил, но и свешиваться не перестал.
– Не смотри сюда! – еще громче заверещал он и удивительно ловко ударил меня кулаком в челюсть. Я поднялся, улегся поудобнее. Мы долго молчали.
Когда Собеседник появился здесь первый раз, я очень испугался. Я кинулся бежать по коридору, запирая за собой все двери, а когда забежал в самую дальнюю комнату и там закрылся, он, конечно же, встретил меня, сидя на подоконнике. Тогда он был толстым человечком среднего роста. Когда я понял, что бежать больше некуда, мы заговорили. Поначалу это было трудно. Я ему не доверял, жался в угол и искал что-нибудь тяжелое, а когда он увлекся болтовней, я швырнул в него бутылкой и кинулся с кулаками. Бутылка пролетела сквозь него и разбилась, а я несколько раз ударил пустоту. Собеседник нисколько не обиделся. Он вообще относился ко мне, как к идиоту, на которого можно разве что досадовать. Тогда он казался мне воплощением Дома. Он все время смеялся надо мной. Я его ненавидел. Собеседник менял лица, появлялся из ниоткуда и исчезал в никуда, выходил из стен и входил в закрытые двери. Он был бездельник и бродяга.
Иногда он появлялся очень часто, почти каждый день, а иногда исчезал надолго, так, что я успевал о нем забыть. Постепенно я привык к нему. Если я задавал ему вопросы о Доме, он отвечал уклончиво или просто смеялся. Если я спрашивал о нем, он злился и кричал, а иногда дрался. Странно – сам он был совершенно неощутим и прозрачен, но его пинки и оплеухи были вполне чувствительны. Бил он больно. Когда Собеседник бывал в дурном настроении, он скверно острил и насмехался надо мной, Впрочем, он всегда был в дурном настроении. Я почти не обижался – с Собеседником можно было поговорить. Пусть ни о чем. Например, я спрашивал его, почему на трубах отопления в коридоре был иней, а он отвечал:
– И ты еще спрашиваешь. Это же элементарно, как мычание, как капли с потолка. На себя лучше посмотри.
Я не уверен, понимал ли он сам, о чем говорит.
Я спрашивал, что такое Дом, и интересовался, был ли он снаружи, ведь у него так здорово получается проходить сквозь стены. Это ему льстило, и он начинал бессвязно рассказывать о далеких землях с неизвестными мне именами. Тогда он становился похож на радиоточку – те тоже болтали о вещах, мне непонятных. Потом вдруг обнаружилось, что он врет. Он путал названия, по нескольку раз рассказывал одну и ту же историю, постоянно изменяя то детали, то весь ее смысл.
Сначала я не знал, о чем рассказывать Собеседнику. Отмалчиваться не получалось – он требовал диалога. Тогда я стал говорить о своих путешествиях по Дому, о том, что я делал днем раньше, и еще, и еще, и неделю назад, и совсем давно. Я рассказывал, что если подняться на крышу, когда день превращается в ночь, то видно, как за Стеной, насколько хватает глаз, простирается туман, и кажется, что ты стоишь на берегу седого моря, а оно шевелится, будто живое, и переливается через Стену, льется во двор, обволакивает Дом. Я рассказывал, что побывал уже в трех корпусах, и что в одном из них я чуть не погиб, потому что подо мной обрушился лестничный пролет. Сначала ступеньки задрожали, мелко-мелко, а потом что-то заскрипело, и я оказался в пустоте, и стал падать, но успел ухватиться за перила – они изогнулись вопросительным знаком и висели над пустотой. Я тогда очень испугался – рассказывал я Собеседнику, а он кивал, но уже не снисходительно, а как-то понимающе.
