Потом ветераны еще отработали нападение на лагерь. Мальчишки удивили — реально оказавшись сообразительными и толковыми…
Ну и много чего еще там ветераны химичили. Вот в этом году — вдвое бы больше народу поехало, да не срослось… Жаль…
— Трофеями — то разжились? — интересуется о сокровенном Николаич.
— Да, даже бронетехнику собрали. Только я как-то не представляю, как ее будем в Крепость доставлять.
— Помнишь, когда твой брательник спор устроил — по поводу никудышной военной техники? — напоминает злопамятный майор.
— Ну, помню, конечно.
— Так вот водоплавающую технику можно спокойно тащить на буксире. Как связку барж малого водоизмещения. И спокойно по каналу, что ледоколишко пробил — до Крепости доволочь. Дела — на пять минут.
— А там как вытягивать? — но это я сглупа спросил. Тот же Найденыш вытягает…
— Саперы есть — разберутся. Мне больше неясно — как это морфов врукопашную кромсать предлагают.
— Получается так, что это вообще-то возможно — задумчиво говорит Старшой.
— И как? — интересуется Дима-опер.
— Да были у нас в гостях омоновцы…
— И?
— Один из них — фанатик холодного оружия. И с Артмузея такого же нашел себе на пару.
— Не, Николаич, это невозможно — двуручем махать в госпитале — места нет — вмешиваюсь я.
— А кто говорит про двуруч? Но, в конце — концов, рыцарскую латную кавалерию останавливали пикинерами. Морф — при всем том — всяко по возможностям не конный рыцарь. Скорее — медведь, тигр, лев. А этих зверюшек вполне брали — на ту же рогатину, например царь Александр Вторый так медведей валил, те же масаи — львов так дерут.
— Все равно — поединок — слишком опасно — возражаю я, потому что внятно представляю — каково будет лечить бойца после такого поединка. Видывал уже, что морф может.
— А кто говорит про поединок? Организация — вот что важно. Тех же омоновцев вообще-то учат рукопашному бою. Так что сколотить из них десяток копейщиков — вполне можно.
— Это не выйдет. Я вот помню несколько описаний, что человека продырявят пикой, а он подтянется по древку поближе к обидчику — и на последних крохах сил кишки обидчику и выпустит.
— Э, Доктор, вы в оружии явно не разбираетесь. Есть пики — броню прошибать, а есть копья с ограничителем — чтоб не доползти так было. Те же рогатины, протазаны — алебарды, наконец. Если не растеряться — в десяток алебард вполне можно морфа и принять и зафиксировать и упокоить. А в Артмузее такого должно быть навалом. И доспехов хватит. А не хватит — в Монетном дворе такое соорудят без натуги. Нет, идея вполне себе живая. Был бы помоложе — сам бы попросился.
Не, ну нифига себе? Алебардщики, а? ОМОН с протазанами… Хотя — тот же Павел Александрович утверждал, что в римском легионе омоновцы не смотрелись бы глупо.
— Вы кстати к повару этому толстому присмотритесь. Такого бы эрудита к нам перетащить — замечает Николаич, пока у меня перед мысленным взором проносятся картины алебардщиков в фуражках — мисюрках, проверяющих документики у гастарбайтеров из Крепости…
— Ну, если получится, то позову.
— Будете звать — заодно скажите этому всезнайке, что есть еще четвертый способ выживания — смеется майор.
— Это какой? — я спрашиваю с искренним интересом, потому что сам думал на эту тему — и к своему стыду не придумал ничего.
— Еврейский! Ходишь по пустыне, а тебе кашу с неба сбрасывают!
— Ну, это ж мифология… — я разочарован.
— Ни разу не мифология. Я сам так выживал с сослуживцами.
— И какую кашу сбрасывали? Манну?
— Так далеко не заходило. Ту, которая в армейском рационе — рисовая с мясом, гречневая с мясом — ну и перловая конечно, тоже с мясом. Главное, чтоб банки по голове не попали.
Дима с Николаичем хохочут. Присоединяюсь, когда и до меня доходит…
Отсмеявшись, Николаич очень серьезно говорит:
— Знаете — вот когда так полежишь — много всяких мыслей в голову приходят. Так-то некогда все, дела косяком. А вот когда есть время подумать — по-другому вещи видишь. Мне даже захотелось начать дневник вести.
— Ну, это дело известное. В блокаду люди тоже очень многие дневники писали — событие было настолько из ряда вон выходящее, что хотелось записать все детали, чтоб потом люди другие знали — как оно было — говорю я.
— Блокада когда уж была, сколько воды утекло — замечает опер.
— Сравнивая количество лично мной прожитых лет с количеством лет, прошедших после войны, я понял, что она была совсем недавно. В детстве мне так не казалось, в детстве она была невообразимо давно. А сейчас получается так — что совсем недавно — возражает Николаич.
— Смотря какая война. Были и попозже.
— Да что попозже. Попозже уже смысла в этих войнах такого не было. Та же Чечня — так и не война вроде, так, восстановление какого-то мистического конституционного порядка и кто воевал там — вроде и ветераны, а формально — и не воевали.
С Афганистаном — еще та щемота — вроде как тоже не воевали, а ездили туда цветочки сажать и котяток кормить. Таких замполитов, чтоб прямо говорили — не войдем мы — войдут американцы и нам от их соседства хреново придется — мало было. А ведь правы оказались — и амеры вошли и от афганского героина нашей молодежи в год втрое гибло больше, чем за все время войны в Афгане.
В Отечественную-то иначе выходило, там ясно было — война идет за свою жизнь. Это сейчас брехня валом — что нас освобождать от жидобольшевиков шли, то вообще чуть ли не благодетельствовать и шоколадом кормить — развелось бешановых осолоневших, подрезунеков член им в зубы, чтоб голова не качалась…
— Это ты о ком, Николаич? — Дима видно не слишком читал много в прошлой жизни.
— Об историках. Тех, которые объективно берутся рассмотреть историю Большой войны. Не попадались?
— Шутите. Чукча не читатель, чукча — писатель. Писанины у нас было столько, что я даже свою-то писанину не перечитывал, а тут еще история… Но объективно-то вроде ж и неплохо разобраться?
— Объективность — она разная. Вот можно совершенно объективно описывать немецких асов. И завалить этой макулатурой все книжные полки. А про наших воинов не писать ничего, кроме гадостей. Можно совершенно объективно описывать эсэсовцев. Героически воевали, не отнимешь. И даже кое-что документами подтверждается. А про наших гвардейцев, которые этих эсэсовцев били — не писать. Можно объективно написать, что у СССР было 24 000 танков на 22.06.41. А у немцев — три с хвостиком. И все — совершенно объективно.
— И что, раз уж об этом заговорили?
— То, что если все время писать о немецких воинах — про наших места не остается. Что мало кто будет разбираться в передергивании тех же танков — потому как в СССР подсчитываются все вообще броняшки — включая до смерти убитые, неремонтопригодные, неисправные. Стоящие на Дальнем Востоке и даже первые английские, что уже поставлены в виде памятников — а у немцев засчитываются только те, что исправны и стоят на Восточном фронте. Понимаешь разницу? Ни трофеи немецкие не зачтены — а их у немцев несколько тысяч, ни те, которые в ремонте… А если посчитать те, которые могут пойти в дело — так в СССР их сразу становится вдвое меньше — а в Рейхе — втрое больше. И так во всем. Да и документация у гансов лукавая — когда читал Гиллебрандта сложилось такое впечатление — что вот захватили русские французский танк, приволокли на выставку трофейной техники в Москву — и немцы подтверждают — да, был такой танк. Один. Вот командиру захотелось на таком в СССР въехать. Попались фото, скажем, французских танков в Бресте — да, подтверждают очевидное немцы — таки три танка и там имелось. А куда остальные делись из пяти тысяч? А неизвестно.
