Сергей Минцлов - Чернокнижник (сборник)

Заплакал сапожник и согласился.

«Бог устроит!..» — добавил он.

Эти два слова бальзамом пролились на сердца: всем стало легче — «Бог устроит!..», повторяли, расходясь в темноте, люди.

Осталось всего два дня до назначенного халифом срока. Цепкая жуть опять обволокла сердца всех; чувствовали ее и животные, по привычке возвращавшиеся вечером к своим загонам; особенно стали беспокоиться кони; даже отары овец, всегда мирно спавшие до зари, начали по несколько раз в ночь шарахаться и испуганно топотать до рассвета.

Что-то нависло в воздухе; он сделался душнее и даже ночь не приносила прохлады; с утра медные отсветы переливались на безоблачном небе; солнце светило почти без лучей; даль как зубчатым лесом была окутана густым коричневым туманом; раза два, неизвестно откуда, доносился глухой гул грома.

— Будет буря!! — говорили старики и надежда на более или менее длительную отсрочку страшного дня заглянула в сердца несториан.

Дверь в саклю сапожника стояла закрытой: в оконное отверстие видели, что он жарко молился, распростершись на полу.

Наступил день Суда.

С восходом солнца все жители селения высыпали, кто на плоские крыши сакель, кто на бугор за околицу и всматривались в степную даль и в небо. Медные пятна разрослись и сделались грознее, будто несметная рать великанов накапливалась за ними, как за щитами; дышать было трудно; солнце подымалось огромным кровавым шаром.

В коричневом тумане что-то сверкнуло: блеск повторился и скоро можно стало распознать движущийся огромный отряд, чуть не целое войско.

— Халиф, халиф!! — посыпались восклицания; все начали креститься.

Войско разделилось; большая часть его остановилась около одиночной горы в стели: там запестрели ковры, стали разбивать походные шатры.

Другая часть подскакала к бугру, на котором было расположено селение; трубные звуки и гонцы потребовали всех жителей перед светлые очи халифа.

Безмолвным покорным потоком стекли все до единого люди на степь и стража повелителя остановила их близ его трона. Впереди находились сапожник и пресвитер.

По знаку халифа их подвели ближе к нему.

— Вы беретесь сдвинуть эту гору с места вашим словом? — спросил он, подивясь на представших перед его очами двух плохо одетых людей.

— Нет, государь!.. — ответил пресвитер. — Мы смеем только помолиться об этом..

Брови повелителя сдвинулись.

— Значит, веры у вас нет даже с горчичное зерно?.. вы обманщики!!

— Государь, — возразил старый священник, — мы честные люди, но пути небесного и земного богов неисповедимы! Все мы веруем в твою благость и милосердие, но ведь не всегда же и ты исполняешь просьбы обращающихся к тебе!

— Я воздаю каждому по заслугам!.. — сказал халиф. — И если Бог ваш найдет вас достойными, то спасет вас. Передаю суд над вами в Его руки! Говорите теперь с горою!

Он махнул рукой — и пресвитера и его спутника отвели перед середину толпы их сородичей и поставили лицом к горе. Оба они упали на колени, и старик воздел вверх руки.

— Отче наш… — пламенно начал он молиться вслух; всех подсудимых трясла лихорадка, ждали чуда, но его не было — каменные кручи высились недвижные, мертвые; не шевельнулись даже кусты на скале.

Пресвитер умолк, оглядел еще раз гору и упал ниц, закрыв лицо ладонями.

Сапожник медленно поднялся с земли и шагнул вперед; лицо его было бело, как вершина Арарата.

— Сдвинься с места!.. приди сюда!!… — сурово, с беспредельной верой воззвал он.

И вдруг все почувствовали, что земля всколыхнулась под ногами их; раздался гул; все, кто сидел, в стихийном ужасе повскакали с мест: каменные громады пошатнулись, ожили и, сыпля глыбами, двинулись на толпу.

Гора дохнула огнем; грохот потряс воздух; пепел и камни посыпались на персов.

Халиф едва успел вскочить в седло и все войско его, будто вспугнутые птицы, унеслось за ним в беспределье степи.

Сам собой напрашивается вопрос — быль это или легенда?

Я отвечу — быль, и вот почему.

Это древнее гнездо несториан, уцелевшее до наших дней, и поныне пользуется всякими привилегиями, каких не имеет ни одно из соседних селений, сплошь при том мусульманских; не коснулись его и беды времен религиозных преследований.

Близ селения действительно имеется на степи описанная выше гора и, когда я осматривал ее, то убедился, что она не что иное, как очень давно потухший вулкан, однажды пробудившийся на очень недолгое время несколько сот лет назад.

Около кратера его я услыхал и рассказ местного жителя, близко совпавший с сообщением Марко Поло.

И когда, выслушав своего спутника, старого несторианина, я неосторожно заметил, что его предков спасло не чудо, а простое, случайное землетрясение, он с глубокой верой совершенно правильно ответил: — «А разве не чудо, что оно произошло так вовремя?».

От края по край земли разбежались-раскинулись зеленые, высокие горы Македонии; сплошные, дремучие леса заливают их, селение там редкость — это немногочисленные, разбросанные в садах домики-сакли, сложенные из бурых известковых плит. Большая часть их в развалинах; турки и македонцы оставили во время войны свои старые гнезда и ушли искать новую долю и родину.

Брошенные сады разрослись, задичали; деревья стоят осыпанные сливами, фигами; больше всего миндаля — его целые десятины; из высокой травы глядят розы, мальвы и всевозможные цветы; редко кто прикасается к ним и к плодам.

Даже певчие птицы покинули эти места; их заменили стаи куропаток, тысячи перепелов да дикие кабаны.

Иногда в глухой лесной чаще, у входа в сумрачное ущелье, встает безмолвная сторожевая башня — привидение еще римских времен — или развалины замка с черными впадинами окон. Встречаются остатки загадочных, древних дорог, ведущих в неведомую глушь и глубь лесов, куда уже многие века не забредала человеческая нога… Кто их проводил и мостил, зачем, кто жил в башнях и замках — тайна!

Медведи, кабаны и лихорадка — вот главные владыки этих дебрей.

Путник, бредущий по промоинам, заменяющим здесь дороги, редкость; иногда он останавливается и прячется за куст или за ближайший могучий чинар: чудятся голоса и топот ног солдат пограничной стражи или комитов… но нет!., это вереница желто-черных черепах показывается навстречу и, тяжело ступая, направляется на водопой; впереди стучит самая большая, шествие замыкает наименьшая. Их здесь тысячи!

Горные цепи вздымаются одна за другой; волны их идут к югу; с последнего перевала открывается бирюзовое озеро Дойран, привольно разлегшееся в широкой долине; за ним, в синем тумане, опять встают горы — там уже Греция. А по эту сторону, вдоль берега, укрепленного набережной, тянутся извилины улиц мертвого города того же имени, что и озеро.