У меня непроизвольно вырывается громкий крик ужаса — наверное, никогда еще мои легкие не исторгали такого сильного звука, и я рывком вздергиваю Виту вверх, не столько слыша, сколько чувствуя, как хрустят ее и мои кости. Я почти переваливаю ее в лодку, но тут сом вдруг приходит в движение, словно спохватившись, и бросает свое тело вперед с такой силой, что в «Казанку» ударяется волна. Чудовищная сила выдергивает Виту из моих рук, мгновенно разгибая ее пальцы, которыми она цепляется за борт и за меня, и когда ее лицо мелькает передо мной, на нем больше удивления, чем ужаса. А потом она падает в воду и уже там кричит, но крик сразу же прерывается коротким всхлипом, когда ее рот заполняется водой, и Виту утаскивает в мутную глубину, и она исчезает, вскинув руки со скрюченными пальцами, точно пытается ухватиться за поверхность реки. От резкого и сильного толчка «Казанка» наклоняется, зачерпывая правым бортом, я теряю равновесие и лечу следом вниз головой, и Волга, такая теплая в это время года, сейчас обдает меня холодом.
Мои глаза открыты, и в вихрящейся мути я вижу очертания уходящей вниз Виты, вижу ее машущие руки и машинально успеваю схватить одну из них, и меня тотчас утягивает вниз — вначале не резко и грубо, а мягко, даже как-то деликатно, но настойчиво и сильно, и я крепко сжимаю губы, чтобы не потерять ни единого пузырька воздуха. Я так хочу удержать Виту, но и ее пальцы выскальзывают из моих — большой, указательный, средний… Сейчас я, конечно, могу рассказывать об этом очень медленно, оговаривая каждую деталь, чтобы было понятно, как это страшно, когда тебя тянут на дно реки, как страшно, когда не сумев удержать друга, ты понимаешь, что и его сестру удержать ты не сможешь. Но это происходило почти мгновенно, молниеносно — одно за другим — и временем были сантиметры — глубже и глубже, все глубже и глубже… и два пальца в моих сжавшихся…
Плохо было то, что с самого начала я схватил Виту левой рукой, а поскольку я правша, то шансов каким-то чудом удержать ее у меня еще меньше, и я пытаюсь схватить ее и правой, чувствуя, что еще немного, и мы будем слишком глубоко, и придется бросать ее и всплывать. С трудом я тянусь правой рукой с растопыренными пальцами вниз, сквозь упругое сопротивление воды, и тут о мою ладонь ударяется что-то твердое, и пальцы хватают это, сжимают и чувствуют гладкую поверхность и слегка выдвинутое лезвие.
До сих пор я не устаю мысленно благодарить Юй и свою принципиальность, благодаря которым у меня в тот день оказался нож. Совсем недавно, безуспешно попытавшись заставить Виту послушаться меня в обмен на нож, я сложил его и сунул в карман штанов. А сейчас рыбина, тянущая нас, сильно дергается, сделав крутой заворот — она собирается уходить на глубину уже по-серьезному, окончательно, мордой вперед, и от этого рывка я переворачиваюсь вверх ногами. Нож и выпадает из моего кармана. Но от того же рывка рука Виты выскальзывает из моей, и меня отбрасывает в сторону, и я перекувыркиваюсь через голову, одновременно вцепляясь зубами в ложбинку на лезвии и открывая его. При обычных обстоятельствах для меня это несложно — еще несколько лет назад мы с Мишкой не раз так делали на спор, но как мне удалось открыть лезвие тогда, кувыркаясь под водой и теряя драгоценный воздух, которого и так уже почти не осталось, я до сих пор не могу понять. Сделал я это инстинктивно — наверное, правильно говорят, что если в минуту отчаяния в руке человека окажется оружие, оно часто начинает думать за него.
Я уже смутно вижу Виту, но зато я хорошо вижу нечто другое — в мою сторону сверху вниз сквозь воду летит что-то большое и темное — это хвост уходящего вниз сома, и я инстинктивно только и успеваю выставить перед собой руки, в одной из которых судорожно зажат нож. А потом меня сметает, отбрасывает в сторону мощным, скользящим, холодным ударом. Сом исчезает, навсегда унося в себе нож Юй, устремляется вглубь стремительной огромной тенью, оставив за собой небольшое темное облачко крови, и вишневая рукоятка мелькает передо мной в последний раз — она торчит из сомовьего тела, словно диковинный, особенно крупный паразит. Он бросил Виту, и девчонка кувыркается там, внизу, в водяных вихрях, которые оставила после себя рыба. Я успеваю увидеть это только мельком, и сразу же рвусь вверх, к спасительному воздуху, потому что уже испытываю мучительное удушье. Я плыву, так бешено работая руками и ногами, что словно лезу вверх по невидимому канату, и, достигнув поверхности, выскакиваю над ней по пояс и жадно вдыхаю горячий воздух — еще и еще. Я никогда не думал, что летний волжанский воздух может быть таким вкусным. А после нескольких вдохов я снова ныряю. Вита на том же месте и даже еще немного в сознании — кое-как машет руками, пытаясь плыть, и я хватаю ее и тяну наверх.
Сложнее всего оказалось затащить Виту в лодку — находясь в воде, сделать это было никак невозможно. А мне хочется побыстрее оказаться в лодке, потому что сом может вернуться. Что такому великану перочинный нож, пусть даже и армейский? И поэтому, волоча за собой полузадохшуюся девчонку, я с трудом доплываю до «Казанки», которую за это время немного отнесло, хватаюсь за волочащееся весло, подтягиваю Виту, перекладываю на рукоять весла ее пальцы и прижимаю их сверху своими, заставляя взяться крепче.
— Держись! Ты слышишь?!! Держись за весло! Я сейчас!
Я хватаюсь за борт, кое-как переваливаю свое тело в лодку. Потом, быстро оглядевшись и не увидев нигде сома, я в несколько приемов, рывками затаскиваю в лодку Виту, и мы вместе валимся на мокрое дно, и тут ко мне снова приходит то отвратительно ощущение полета, и я проваливаюсь вместе с лодкой куда-то вниз, в густой белый туман, только и успев, что удивиться, — отчего это во рту так солоно, а по груди течет кровь…
Не знаю, сколько я пролежал в обмороке — думаю, недолго. А прихожу в себя от того, что Вита дергает меня за плечо и плачет, почти воет, и первая моя мысль похожа на торжествующий вопль: «Я удержал! Я ее вытащил!», вторая — испуганный вопрос «Где он?!» Я пытаюсь встать, но Вита тут же визжит и кидается мне на шею, и я, ойкнув, валюсь вместе с ней обратно.
— Ты живой?! — Вита облегченно и радостно хлюпает носом. — А я думала, что ты умер. Ты весь в крови, страшно. Я обтерла чуть-чуть, но у тебя там такое… где губа…
Я осторожно ощупываю лицо и обнаруживаю, что, открывая зубами нож, почти пополам разрезал себе нижнюю губу, и кровь медленно струится по подбородку, и вода на дне лодки, где мы лежим, уже красноватого оттенка. Но что такое порезанная губа в сравнении с тем, что мы живы?!
— Ничего, — бормочу я невнятно, потому что стараюсь губой не шевелить, — заживет.
