— Василий не пришел… — хмуро сказал Киракос. — Мы будем пробиваться к Воеводским воротам — ты пойдешь с нами.
— Сейчас, только надену шубу. — Беата повернулась, чтобы пойти в свою комнату, но Киракос ее задержал.
— Нет времени. Нам надо уходить очень быстро… — но тут они услышали шум за окном и поняли, что опоздали.
Крики татар, шум битвы ворвались в дом. Входную дверь закрыли на запоры и с внутренней стороны подперли сундуками. Мужчины обнажили оружие, а женщины и дети перешли в дальнюю комнату, словно там было безопасней. Рядом с Беатой находились жены взрослых сыновей Киракоса с детьми от двух до семи лет, две юные дочери двенадцати и четырнадцати лет, жены младших братьев Киракоса с малолетними детьми. Жена Киракоса Тамара осталась с мужчинами и вооружилась коротким копьем.
— Что будем делать, если татары сюда ворвутся? — спросила Беата у жены Бахтияра, следующего по возрасту за Киракосом его брата.
Та достала кинжал из-под одежды:
— Живой я им не дамся! Детей жалко…
Ожидание превратилось в пытку. Женщины шепотом читали молитвы, умоляли Бога о спасении, прижимали к себе детей, надеясь, что они это делают не в последний раз. Время шло, за стенами дома слышался шум битвы, дикие вопли, а возле самого дома ничего не происходило. Начало смеркаться, и у Беаты появилась надежда, что беда пройдет мимо. Она верила: если до темноты ничего не случится, то они будут спасены. Но чуда не произошло…
Раздался сильный стук в дверь, от которого она сотрясалась, но напор выдержала. За ней послышались яростные гортанные возгласы. Младшие из семейства Киракоса натянули тетивы луков, направив их в сторону двери, старшие стояли с обнаженными саблями. Наконец дверь не выдержала и соскочила с петель, в комнату, раскидывая баррикаду из сундуков, ворвались татары. Первые двое пали от стрел, еще двое свалились от ударов сабель, но нападающие, как голова у гидры, возникали все новые и новые, а силы защищающихся таяли, как и их численность.
Услышав шум битвы в доме, жены оставили детей на попечение Беаты и поспешили на помощь мужьям. Она слышала крики на татарском и армянском, звон сабель, хрипы умирающих и стоны раненых. Дети окружили Беату, прижимаясь к ней, а она пришла в отчаяние от чувства беспомощности. Неожиданно бой стих, слышен был лишь топот ног в доме. Дверь распахнулась, и в комнату ввалилось несколько кочевников в белых остроконечных войлочных шапках, в диковинной одежде и с окровавленными саблями наголо. Дети закричали от страха. Первый татарин, заскочивший в комнату, схватил Беату за волосы и, свалив ее на пол, поволок к выходу. Беата ухватилась за его руку, чтобы хоть немного уменьшить боль, к тому же платок сдавливал шею и затруднял дыхание.
— Бенди вар ясир![19] — закричал он бегущим навстречу татарам.
Горница была залита кровью — в бою погибло все семейство армян, мужчины и женщины. Сзади дико закричали дочки-подростки Киракоса — видно, там происходило что-то ужасное. Татарин выволок Беату на улицу, запруженную татарами, снял с пояса кожаный ремень и надел его ей на шею. Вскоре она оказалась в толпе других невольников: женщин, девушек, юношей. Все они были связаны попарно. Напарницей Беаты была молодая девушка в тулупчике, в порванном сарафане, простоволосая, несмотря на мороз, с безумием в глазах. Судя по всему, она воспринимала действительность, как сон.
Пожар в городе набирал силу, и пленников вывели через Иорданские ворота, оставив под охраной дожидаться утра. Под утро мороз стал донимать все сильнее, а одеревеневший кожаный ремень, сдавливающий Беате шею, затруднял движения, когда она пыталась согреться. Внезапно в городе раздался сильный взрыв, а в следующий момент послышались воинственные крики татар — они бросились на штурм замка.
* * *
Василий мучился тяжкими думами о возможной горестной судьбе жены. Он со своими людьми всю ночь сторожил на стене замка со стороны Боричева узвоза и не находил себе места — в темноте внизу прятался дом Киракоса, всего в нескольких десятках шагов, а он ничего не знал о жене. Может, именно в этот момент ей требовалась помощь. И он решил рискнуть. Укрепив крюк с привязанной веревкой, он спустил ее со стены. Приказал Никодиму, которого оставил старшим, как только спустится, веревку поднять наверх, а когда потребуется опустить — он снизу крикнет филином.
Во время спуска рядом укрепленный факел отнесли в сторону, чтобы татары ничего не заметили, и с замирающим сердцем Василий перекинул свое тело через край стены. Склон горы, на который он спустился, был чрезвычайно крутым, и, спускаясь, он не удержался, покатился, остановившись в самом низу. Ночь была полна звуков человеческого горя, скорби, торжества силы, так что его спуск прошел незамеченным. К своему удивлению, он не увидел на улицах празднующих татар, должных упиваться своей победой, грабить и предаваться оргиям. Наоборот, по улице, освещенной лишь отблесками пожара, бушевавшего на Подоле, скрытно, без факелов, прошел большой отряд татар. Все они были в полном боевом облачении, и Василий насторожился, почувствовав: что-то басурманы затевают. Хорошо было бы незамедлительно вернуться в замок и сообщить воеводе об увиденном, но неизвестно, как тот отнесся бы к тому, что Василий самовольно покинул пост.
Василий продолжил путь, стараясь не выходить на освещенные участки, и наконец добрался до дома Киракоса. Входная дверь была выломана, большой двухэтажный дом оказался пуст. Было видно, что степняки в нем похозяйничали и вряд ли там теперь пригодилась бы его помощь, но он вошел в дом. В зале лежали посеченные тела мужчин и женщин семейства Киракоса, сражавшихся до последнего.
«Если бы они проявили храбрость на городских стенах, а не защищая свое жилище, как и многие другие подобные им, то, может, татары и не смогли бы войти в город», — подумал Василий. Собранное для защиты города ополчение оказалось малочисленным и плохо вооруженным. Многие остались в своих жилищах, рассчитывая, что за них будут сражаться другие, но этим не сохранили ни свои жилища, ни жизни, свою и близких.
Василий нашел возле образа Божьей Матери с младенцем огарок свечи, зажег при помощи кресала и начал осмотривать тела убитых, боясь обнаружить тело Прасковьи. В дальней комнате он нашел растерзанные тела младших дочерей Киракоса, над которыми татары поглумились, но тела Прасковьи нигде не было, и это внушало ему хоть небольшую, но надежду.
«Проникнуть дальше в город и отыскать среди тысяч пленных Прасковью, помочь ей?» Это было неисполнимо: проще было найти иголку в стогу сена. К тому же это было смертельно опасно.
