– Моя первая книжечка, – вертел Виктор в руках сверкающий томик альманаха– «Полет». Вот они мои, дорогие. Он махал рукой девчонкам вышедшим проводить его на автобус и многозначительно посмотрел в глаза Татьяны Сергеевны, и послал воздушный поцелуй официантке Маше, которая потчевала его лишним вкусным кусочком, и получила за это стихи о простой девчонке, которая, наконец, дождется и любви и счастья.
Он был популярен.
– Два вечера в его честь с его стихами, с его песнями под гитару! – усмехнулся Виктор.
Как это получилось? Раньше бренчал себе под нос в своей квартирке, а оказывается, это интересно и другим. И как распелся, какое вдохновение. Танечка! Она просто прелесть…, и так помогла, пристроив в альманах его стихи!
Виктор на секунду улетел в тот бешеный вечер и в то сумасшествие веселого морского романа, он пронесся перед его глазами как веселая карусель, которая кружится под звуки разудалой музыки и не хочет остановиться.
– Ну и вулкан, или нет, стрекоза! У стрекозочка, моя сумасшедшая! – подумал Виктор, вспомнив яркие губы и стройные ножки Тани, и даже немного подпрыгнул на своей полке поезда, увозившего его в Москву, подражая ее порханию.
Но обратная дорога, предполагала монотонный путь длиной в полтора дня, лежку на своей полке, потягивание чайку в промежутках между сном, журналом и остановками в городах. И глядя в окно, под шум стука колес, Виктор задремал, совершая постепенный переход от яркого лета в Сочи к октябрьским дням в Москве. Мечты и воспоминания, они плавали в его голове, нежно отталкивая друг друга, чтобы он обратил внимание именно на них, и потом плавно переросли в сон. Но сон был не такой приятный в отличие от воспоминаний. Он был очень противный и длинный, хотя прерывался на секунду тряской поезда на особо крутых поворотах, но странно, что возвращался снова. Виктор был бы рад прекратить это тянущее ощущение сна, но он так цепко вошел в его мозг, что у Виктора не получалось проснуться и избавиться от него. Сон продолжался и продолжался. Настойчиво и назойливо. Он не кончался, и давил и давил своей тоской, непонятностью и безысходностью.
Ему снился город, с каким– то непонятным временем суток, со знакомым и не знакомым расположением домов. Улица как будто потеряла свои пропорции, а тусклый свет мешал сосредоточиться, и вводил в беспокойство, чувство одиночества и безысходности. Он был один в этом городе, без прохожих, без автомобилей и автобусов, и даже без собак. Он знал, что где-то здесь его дом, в который он может придти и лечь спать, переждав эту ужасную непонятную темноту. Но он никак не мог вспомнить, где это. Он мучился.
Вдруг он очутился около дома, где жила его мать. Мать. Он позвонил. Никто не открыл ему. По ступенькам лестницы спускался какой-то человек.
– Да она уж полгода в больнице. Паралич, – сказал он тихо, и сердце Виктора сжалось. Как так получилось, что полгода он не знал где его мать, что с ней? Как он мог допустить, что она парализованная и беспомощная лежит уже полгода в больнице, и может быть плачет, что никто не приходит к ней и не вызволяет ее из этого ужасного здания.
Он побежал по предполагаемой тропинке, искать больницу, но стеклянные двери были закрыты и жестокие и холодные люди не пускали его к матери. Сердце его раздиралось, он клял, он ругал себя, он чувствовал, что все потеряно, как будто он уже никогда не увидит свою маму. Он бился в стеклянные двери, он рыдал в душе от жалости к матери и себе, и досады от своей беспечности. А за стеклянными дверями бегали медсестры, ходили больные и подойдя к его матери они сидели у ее кровати. Но ему туда хода не было.
– Да где же они все? – это было не привычно, дом в котором раньше жил он и его семья, тоже был пуст. Он стоял под окнами и думал, куда бы ему пойти? В школу, где учились его дети, в метро, чтобы приехать к работе своей Тамары, или в скверик, где они могли гулять. Он видел свой старый район и знакомые лавочки в парке под их окнами, дорожку, ведущую к булочной, шоссе, по которому можно было придти к рынку и метро. Но все было как-то замедленно, и как будто на экране, в который он не мог войти, хотя бы и видел все, что изображено на нем. Вдруг около ящиков для отходов он увидел старый выброшенный шкаф с открытой дверкой, в которой блеснуло, оставшееся там зеркало. С опаской проходя мимо этого шкафа, он все-таки не удержался и глянул в темноту зеркала, он увидел там только свои испуганные глаза, которые он и не узнал и даже испугался. Холод пронесся по его спине, и как будто, ударило током.
* * *
Проснулся он в ужасном состоянии. Он вспомнил, что уже видел такой сюжет, мало того, он снился ему с разными интерпретациями время от времени. Первый раз такое гнетущее впечатление он ощутил где-то, да, еще до своего отъезда в Африку. Но вопреки этому сну, все в жизни Виктора стало на удивление прекрасно. Исполнялись его давнишние желания, так, как он не мог и предположить еще год назад. Год назад от этого момента в его жизни шла черная полоса, а потом вдруг пошла белая. Правда, получение квартиры немного разбавило черный цвет, и он стал серым, а уж теперь ослепительно белый свет сиял ему от любой бывшей проблемы. Теперь у него их попросту не было. И поэтому и был такой резкий резонанс печального сна со сверкающей действительностью, поэтому он и запомнил этот сон, что ничего плохого после него не произошло, а даже наоборот. Может быть, и теперь что-то хорошее ждет его?
Вагон дернулся и остановился. Виктор поднял занавеску и прочитал, – Курск. О боже еще часов шесть пути. Надоело. Он хотел выйти на платформу, и купить пирожок у какой-нибудь бабульки, но в это время по вагону пронесся поток голосов, смеха и резких переговоров.
– Цыгане. Они пробирались по узкому проходу, явно подгоняемые кем-то сзади, и все равно успевали предложить какие-то вещицы для продажи и протягивали руку, чтобы пригласить погадать. Черноволосые и золотозубые, увешанные платками, предлагали погадать и сказать всю правду. Виктор уже хотел было согласиться на пару слов с одной из них, как увидел, что сзади идет проводник их вагона, симпатичный здоровяк и подгоняет эту стайку.
– Идите, идите, чавале, не нужно по вагону гулять, запрещено. Я вам сейчас кое-что вынесу на платформу, стойте там.
* * *
– Не связывайтесь с ними. Обворуют, не заметишь. Я то их знаю. Я им заварки с сахаром дал, они и рады. А если кто хочет, я вам и сам погадаю, я ведь на половину цыган. Меня мать всему научила, – сказал проводник, подходя к открытому купе рядом с Виктором.
– Ой, правда! – завизжали девчонки из соседнего купе. Погадайте, и мне, и мне защебетали девчонки, мы вас ждем!
