– Ты до смерти напугал меня, – закончила Надин.
Джо молчал.
Она подошла к нему, подсознательно ожидая увидеть в одной руке длинный кухонный нож, как в те давние времена, но ладонь мальчика просто лежала на коленях. Она отметила, что с его тела практически сошел загар. Исчезли многие ссадины и царапины. А вот глаза остались прежними… глаза, которые могли преследовать тебя. То, что появилось в них, когда он подошел к костру, чтобы послушать играющего на гитаре Ларри, то, что росло с каждым днем, теперь полностью исчезло. Глаза стали такими же, как при их первой встрече, и его взгляд наполнял ее ползущим ужасом.
– Что ты здесь делаешь?
Джо не ответил.
– Почему ты не с Ларри и с мамой Люси?
Нет ответа.
– Ты не можешь здесь оставаться. – Она попыталась достучаться до его здравого смысла, но тут задалась вопросом: а как давно он здесь сидит?
Она пришла в дом утром двадцать четвертого августа. Две предыдущие ночи провела у Гарольда. В голове мелькнула мысль, что он мог просидеть на этом стуле последние сорок часов, не вынимая пальца изо рта. Нелепая идея, сюда ему никто бы не принес ни еды, ни питья (а вдруг он не ел и не пил?), но эта мысль (этот образ), появившись в голове, прочно обосновалась там. Вновь ее охватил ужас, и с нарастающим отчаянием она поняла, как сильно изменилась сама: когда-то она бесстрашно спала с этим маленьким дикарем, в то время вооруженным и опасным. А теперь он сидел безоружный, но нагонял на нее жуткий страх. Она думала, что
(Джо? Лео?)
полностью и окончательно избавился от прежнего «я». Но теперь та сущность вернулась. И она видела перед собой Джо.
– Ты не можешь здесь оставаться, – продолжила она. – Я пришла, чтобы забрать кое-какие вещи. Я переезжаю. Я переезжаю в другое место, чтобы жить с… с мужчиной.
«Так вот кто у нас, оказывается, Гарольд? – насмешливо произнес внутренний голос. – Казалось, что он всего лишь инструмент, средство достижения цели».
– Лео, послушай…
Он мотнул головой, едва заметно, но она это увидела. Его глаза, суровые и блестящие, не отрывались от ее лица.
– Ты не Лео?
Вновь голова едва заметно мотнулась.
– Ты Джо?
Такой же едва заметный кивок.
– Что ж, хорошо. Но ты должен понимать, что не так уж важно, кто ты такой. – Надин пыталась терпеливо все объяснить, однако безумное ощущение, будто она попала в петлю времени и перенеслась назад, к исходной точке, не отпускало. Лишало связи с реальностью. Пугало. – Та часть нашей жизни – часть, когда мы были вдвоем, сами по себе, – та часть нашей жизни ушла в прошлое. Ты изменился, я изменилась, и стать прежними мы уже не можем.
Но его странные глаза, которые так пристально всматривались в нее, похоже, отрицали эти слова.
– И перестань так смотреть на меня! – рявкнула Надин. – Это очень невежливо – таращиться на людей!
Теперь во взгляде читалось обвинение. Его глаза словно говорили, что не менее невежливо оставлять человека в одиночестве, а еще более невежливо – лишать его своей любви, когда он в ней нуждался и надеялся на нее.
– Ты не одинок. – Она повернулась и начала собирать с пола оброненные книги. Присела неуклюже, неловко, колени громко хрустнули, будто петарды. Книги полетели в рюкзак, поверх прокладок, и аспирина, и нижнего белья – простых белых хлопчатобумажных трусиков, так непохожих на те, что она надевала, ублажая Гарольда. – У тебя есть Ларри и Люси. Они нужны тебе, а ты нужен им. Ты нужен Ларри, а это главное, поскольку ей нужно то же, что и ему. Она – что лист копирки. У меня теперь другая жизнь, и я в этом не виновата. Нисколько. Поэтому тебе лучше перестать в чем-либо меня винить.
Надин начала застегивать пряжки рюкзака, но пальцы тряслись, не желая слушаться, и оказалось, что это трудная работа. Повисшая в комнате тишина давила все сильнее.
Наконец Надин поднялась, закинула рюкзак за спину.
– Лео… – Она пыталась говорить спокойно и рассудительно, как говорила с трудными учениками в классе, когда они плохо себя вели. Но не вышло. Голос дрожал и звенел, а едва заметные покачивания его головы при каждом «Лео» еще сильнее взвинчивали ее. – Дело не в Ларри и Люси! – со злобой продолжила Надин. – Это я смогла бы понять, будь дело только в этом. Но ведь ты бросил меня ради той старухи, верно? Той глупой старухи в качалке, улыбающейся миру вставными зубами. А теперь она ушла, и ты прибежал ко мне. Вот только у тебя ничего не выйдет, слышишь меня? Ничего не выйдет!
Джо молчал.
– И когда я молила Ларри… опустилась на колени и молила его… он и бровью не повел. Был слишком занят, изображая большую шишку. Так что, сам видишь, моей вины тут нет. Совершенно нет!
Мальчик бесстрастно смотрел на нее.
Ужас начал возвращаться, сжигая охватившую ее ярость. Надин попятилась к двери, поискала ручку за спиной. Нащупала, повернула, распахнула дверь. С радостью ощутила плечами волну прохладного воздуха.
– Иди к Ларри, – пробормотала она. – Прощай, малыш.
Она развернулась, несколько секунд постояла на верхней ступеньке крыльца, пытаясь взять себя в руки. Внезапно подумала, что произошедшее в комнате – галлюцинация, вызванная накопившимся чувством вины… вины за то, что она бросила мальчика, что заставила Ларри ждать слишком долго, за то, что они с Гарольдом уже сделали, и за более ужасное, что только собирались сделать. Возможно, никакого настоящего мальчика в доме и не было. И Лео, которого она вроде бы видела, в действительности был сродни фантомам По, словно биение сердца старика, напоминающее стук часов, положенных в вату, или шепоток ворона, усевшегося на бюст Паллады.
– Стук неясный, стук неясный, – продекламировала она, слова эти заставили ее хрипло рассмеяться, и смех этот скорее всего не слишком отличался от звуков, которые издают вороны.
И все-таки ей хотелось знать.
Она подошла к окну, которое находилось рядом со ступеньками, ведущими к парадной двери, и заглянула в гостиную прежде своего дома. Но этот дом она не могла считать своим, конечно же, нет. Если ты живешь в доме, а все, что ты хочешь из него забрать, умещается в рюкзаке, значит, такой дом никак нельзя считать своим. Заглянув в окно, она увидела ковер, занавески и обои, которые выбирала покойная хозяйка, стойку для курительных трубок и несколько номеров «Спорт иллюстрейтед» на кофейном столике покойного хозяина. На каминной полке стояли фотографии их покойных детей. И на стуле в углу сидел сын какой-то покойной женщины, в одних трусах, сидел, по-прежнему сидел, сидел, как и прежде, когда…
