Джулия еще раз вдохнула.
— Хорошо, — сказала она на выдохе. — Так хорошо. Рыбой не пахнет. Только пылью. — Снова вдох, и она передала колесо Барби.
Он покачал головой и оттолкнул колесо, хотя его легкие начали разрываться. Постучал себя по груди, указал на ее грудь.
Джулия сделала новый вдох, потом второй. Барби держал колесо, помогая ей. Вдали, в другом мире, надсадно кашлял, и кашлял, и кашлял Сэм.
Он себе все разорвет, подумал Барби. Чувствовал, что и у него внутри все разорвется, если он сейчас не вдохнет воздуха, и, когда Джулия второй раз оттолкнула от себя колесо, приник к самодельной соломинке и глубоко втянул в себя этот пыльный чудесный воздух, чтобы полностью наполнить им легкие. Воздуха не хватило, похоже, и не могло хватить, и на мгновение паника
(Господи, я тону.)
едва не захлестнула его. Желание бежать к минивэну — забудь про Джулию, Джулия сама позаботится о себе — казалось неодолимым… но Барби сумел устоять. Закрыл глаза, дышал и пытался найти холодную, спокойную точку опоры, которой просто не могло не быть.
Легче. Медленнее. Легче.
Он вдохнул в третий раз, и его гулко бьющееся сердце начало замедлять бег. Барби наблюдал, как Джулия наклонилась вперед, схватилась за коробочку с обеих сторон. Ничего не произошло, и его это не удивило. Она уже прикасалась к коробочке, когда они впервые приходили сюда, и приобрела иммунитет.
Потом внезапно ее спина выгнулась. Джулия застонала. Барби попытался предложить ей соломинку-втулку, но женщина ее проигнорировала. Кровь хлынула у нее из носа, появилась в уголке правого глаза. Красные капли заскользили по щеке.
Я не знаю, в отчаянии подумал Барби. Я не знаю, что происходит.
Но одно он знал наверняка: если очень скоро Джулия не вдохнет воздух, то умрет. Он вытащил втулку из первого колеса, зажал зубами, вогнал нож Сэма во вторую покрышку. Засунул в дыру втулку, заткнул ее пластиком.
И стал ждать.
Это время вне времени.
Она в огромном белом помещении без крыши, и над головой инопланетное зеленое небо. Это… что? Игровая комната? Да, игровая комната. Их игровая комната.
(Нет, она лежит на полу эстрады.)
Она женщина некоего возраста.
(Нет, она маленькая девочка.)
Времени здесь нет.
(Это 1974 год, и времени в этом мире сколько хочешь.)
Ей нужно вдохнуть из колеса.
(Она не вдыхает.)
Нечто смотрит на нее. Нечто ужасное. Но для этого нечто она тоже ужасна, потому что она больше, чем должна быть, и она здесь. Ее не должно быть здесь. Она должна быть в коробке. И однако она безвредна. Нечто это знает, пусть это нечто
(всего лишь ребенок)
очень молодо; едва вышло из младенческого возраста, если на то пошло. Нечто говорит:
— Ты выдумка.
— Нет, я настоящая. Пожалуйста. Я настоящая. Мы все настоящие.
Кожеголовое существо смотрит на нее безглазым лицом. Хмурится. Уголки рта опускаются, хотя никакого рта нет. И Джулия понимает, что ей очень повезло: она застала у коробки только одно существо. Обычно их больше, но они
(ушли домой на обед ушли домой на ленч ушли спать ушли в школу уехали на каникулы, не важно куда, но ушли)
куда-то ушли. Будь они вместе, то загнали бы ее обратно. Это существо тоже может загнать ее обратно, но она любопытная.
Она?
Да.
Это существо женского пола, как и Джулия.
— Пожалуйста, отпустите нас. Пожалуйста, позвольте нам прожить наши маленькие жизни.
Нет ответа. Нет ответа. Нет ответа. Потом:
— Вы ненастоящие. Вы…
Что? Что она говорит? Вы игрушки из магазина игрушек? Нет, но что-то такое. В голове Джулии мелькает воспоминание о муравьиной ферме ее брата, воспоминание из далекого детства. Оно приходит и уходит через долю секунды. Муравьиная ферма не совсем игрушки из магазина игрушек, но близко. Как говорится, из одной бочки.
— Как вы можете иметь свои жизни, если вы ненастоящие?
— МЫ НАСТОЯЩИЕ! — кричит она, и этот вопль слышит Барби. — ТАКИЕ ЖЕ НАСТОЯЩИЕ, КАК И ВЫ!
Молчание. Существо с пребывающим в непрерывном движении кожаным лицом в огромном помещении без крыши, которое одновременно и эстрада на городской площади Честерс-Милла, не отвечает. Потом:
— Докажи это.
— Дай мне руку.
— У меня нет руки. У меня нет тела. Тела ненастоящие. Тела — это сон.
— Тогда дай мне свой разум!
Кожеголовый ребенок не дает. И не даст.
Поэтому Джулия забирает его.
Это пространство вне пространства.
На эстраде холодно, и она испугана. Более того, она… унижена? Нет, это гораздо хуже, чем унижение. Она просто растоптана. Да, да, растоптана. Они забрали ее слаксы.
(А где-то солдаты пинают голых людей в спортивном зале. И еще чей-то стыд смешивается с ее стыдом.)
Она плачет.
(Ему тоже хочется плакать, но он не плачет. Сейчас они должны как-то все оправдать.)
Девочки ушли, оставив ее, но нос у нее еще кровит — Лайла ударила ее по лицу, пообещав отрезать нос, если она кому-то скажет, и они оплевали ее, и теперь она лежит здесь, и она, наверное, сильно плакала: она думает, что кровь течет не только из носа, но и из глаза, и она не может отдышаться. Она бы предпочла истечь кровью на эстраде, чем идти домой в дурацких детских трусиках. Она с радостью истекла бы кровью, если это означает, что ей не придется видеть солдата,
(Потом Барби старается не думать об этом солдате, но, когда думает, Хэкермейер превращается в хэкермонстра.)
поднимающего голого человека за платок,
(куфию)
который тот носит на голове, потому что она знает, чем все закончится. Этим всегда все заканчивается, если ты под Куполом.
Она видит, что одна из девочек вернулась. Кайла Бевинс вернулась. Стоит и смотрит на глупую Джулию Шамуэй, которая думала, что она умная. Глупую маленькую Джулию Шамуэй в ее детских трусиках. Кайла пришла, чтобы снять с нее остальную одежду и забросить на крышу эстрады? Ей придется идти домой голой, прикрывая руками свою писю? Почему люди такие злые?
Она закрывает глаза, залитые слезами, а когда открывает их, Кайла уже другая. У нее нет лица, только какая-то непрерывно меняющаяся кожаная маска, которая не знает сострадания, не знает любви, не знает даже ненависти.
Только… любопытство. Да, именно. Что получается, если я делаю… это? Или то?
