Эй, что тут происходит вообще, а?
Глава 2. Иван
Неожиданно большой проблемой оказались мыши. Когда мир сломался, они рванули в дом, как голодные монгольские орды на сытый Хорезм. Я ничего не имею против мышей. Они, в целом, довольно симпатичные. Ушки, усики, лапки — трогательно и даже мило. Мы держали как-то хомячка — так вот мыши ничуть не хуже. У меня к ним всего две претензии — они срут и жрут. Жрут то, что мы планировали съесть сами, и срут там же, где жрут. С первым можно как-то примириться, со вторым — никогда. Если бы им, как коту, можно было бы поставить лоточек-туалет с наполнителем, то мы бы, наверное, даже делились с ними едой, гладили их по пушистым спинкам и умилялись тому, как они забавно кушают, держа в передних розовых лапках кусочек сыра. Нет, вру, не сыра, сыр кончился первым, но сухой корочкой поделились бы, муки ещё много. В общем, ужились бы как-нибудь (у кота, правда, на этот счёт своё мнение). А так — нет, извините. До того, как мир сломался, я считал, что дом мышенепроницаем, но нет, просочились, как керосин. Взбираясь внутри сайдинга, отважные серые альпинисты где-то на стыке ската крыши и стены прогрызали «колбасу» углового утеплителя, ползли между кровлей и потолком второго этажа и забрасывались в дом, как лихая ДШБ 2 — затяжным прыжком в шахту печной трубы. В ночной тишине было слышно: «Пи-и-и-и!» — шлёп. Топ-топ-топ по потолку.
Приземлилась. Пошла искать своё счастье. Следующая: «Пи-и-и-и!» — шлёп. Топ-топ-топ. Кот вёл за невидимыми мышами носом, как целеуказатель радара ПВО, бесился, нервно мявкал, но достать из-за потолка не мог. Декоративный фальшпотолок из гипрока, сделанный в целях получения ровной красивой поверхности, оказался нашим слабым местом. С него мыши разбегались по нишам холодных теперь труб отопления и кабельным каналам ненужной уже внутренней локалки. Кабели были заложены при строительстве «на вырост» (с прицелом на будущий «умный дом»), но стали местом дислокации мышиного диверсионно-партизанского отряда. Ночные вылазки за продовольствием часто кончались для них печально — кот был наготове, а мы отодвигали на ночь мебель от стен, чтобы сократить возможности скрытого передвижения противника, — но на место погибшего бойца вставали два новых. Жена каждое утро, ворча, отмывала от мышиных говен плиту, кухонные столы и шкафы. Самые ловкие ухитрялись нагадить даже в чайник. Дети быстро поняли, что забытая в комнате печенька означает ночную разборку и делёж хабара между конкурирующими отрядами южной и северной стен, финальную точку в которой обычно ставил кот. Дети приучились не мусорить и соблюдать пищевую дисциплину. Впрочем, печеньки тоже быстро кончились. Кот вначале отъедал мышам только самую вкусную часть — переднюю, выкладывая жопки с хвостиками возле миски для отчётности, но потом тоже понял, что пренебрегать белками и витаминами сейчас не время, и стал сжирать целиком. Хотя сухой корм ещё был — мы его, перед тем, как мир сломался, как раз закупили самый большой пакет, — но порции предусмотрительно урезали почти сразу — как только поняли, что это всё надолго.
Серьёзные проблемы с продовольствием начнутся ещё не сегодня. В подвале пять мешков картошки, крупы рассыпаны по стеклянным банкам от мышей, и круп много — одного риса больше двадцати кило. С мясом похуже — пол-ящика тушёнки, поэтому едим не каждый день. Рыбных консервов на сегодня ещё четырнадцать банок, макарон четыре кило, и три коробки по восемь ИРП-ов — солдатских суточных пайков. Они рассчитаны на молодого голодного бойца, пробежавшего марш-бросок в полной боевой, так что при нашем вынужденно малоподвижном образе жизни это как раз на двух взрослых и двух детей. Срок годности пайков ещё полгода, и я очень сомневаюсь, что мы проживём так долго.
Мы об этом не говорим — морально-психологическая обстановка во вверенном мне подразделении и так оставляет желать лучшего. Даже кот скучает. Сначала ему нравилось — мыши, охота, веселье… Но потом и мыши кончились. Видимо, снаружи они все помёрзли, а внутри постепенно переловил, осталась парочка самых хитрых и ловких, настоящих мышиных ниндзя. Теперь кот грустит, что нельзя выйти погулять, как он привык. Регулярно мявчит у порога гнусным голосом, требует выпустить, кричит: «Свободу домашним животным!», но, когда я выхожу за дровами, высунет нос за порог — и немедля возвращается обратно, тряся застывшими ушами. Потом, поев и поспав для снятия стресса, начинает проситься снова — думает, что это безобразие уже кончилось. Но нет, не кончилось, конечно. Мы, наверное, кончимся раньше.
Младший в свои пять переживает только о недоступности Ютуба с новыми сериями мультиков. Когда мир сломался, мобильный интернет пропал. Радио и телевидения тоже нет, как и сигнала GPS со спутников. Впрочем, на DVD-дисках целая прорва кино и мультиков. Мы смотрим их вместе, каждый условный вечер — всё же какая-то культурная программа. А так больше читаем по углам, каждый со своего ридера — кроме Младшего, он пока только осваивает печатное слово. Хорошо, что мы при ремонте квартиры вывезли сюда все бумажные книги из города. В крайнем случае, ими можно топить печку.
Старшая в свои тринадцать — одна сплошная подростковая депрессия. В этом возрасте и так довлеет мучительное «кто я и зачем я?» и «обоже, у меня ТОЛСТЫЕ НОГИ?!!», а теперь ещё и вся социализация похерена. Есть ли жизнь вне Интернета? С кем кокетничать, с кем дружить, в кого влюбляться? Мотает нервы. В первую очередь матери — на меня-то где прыгнешь, там и отскочишь. Срывается на Младшего, который со скуки бывает навязчив. «А-а-а! Она меня пнула!» — «А чего он ко мне лезет, чего?». У одной злоба, у другого рыдания. Давит обстановка. Особенно с тех пор, как мы потеряли второй этаж и Василисе больше негде толком уединиться. Приходится спать в коридоре у печки. Это самое тёплое место в доме, но и личного пространства никакого. Тяжело. А кому легко? Вру ей, что всё непременно скоро закончится, а после того, как она со скуки прочитала столько книг, ей по литературе не то, что пятёрку — памятник поставят. Конный, на гранитном постаменте во дворе школы.
Дважды в день мы запускаем генератор, чтоб пополнить аккумуляторы автономки, закачать насосом воду из скважины, продуть дом принудительной вентиляцией и зарядить все гаджеты, от моего ноутбука до дочкиного айфона. Всплываем, так сказать, на перископную глубину. Айфон старый, поза-позапрошлой модели, но она держится за него, как за якорь нормального. Артефакт несломанного мира. Читать удобнее с ридера, интернета нет, но она гоняет на нём пару простеньких игрушек. Сидит в своём углу у печки и тычет пальцами в экранчик, завесившись от нас волосами — изображает собой символ отрицания реальности. Сейчас даже в туалете надолго не уединишься, холодно. Дверь закрывается строго на тот момент, когда он используется по назначению, в остальное время стоит нараспашку, для теплообмена. Иначе моментально остынет, и трубы замёрзнут. Засидевшись там, рискуешь примёрзнуть к унитазу.
Канализация ещё работает, как ни странно. Я ожидал, что септик промёрзнет, и у нас будут большие проблемы, но, видимо, слой снега работает теплоизоляцией, а регулярно поступающая туда по сливу горячая вода поддерживает плюсовую температуру. Подвал начал подмерзать, приходится открывать люк, чтобы попадал из дома тёплый воздух. Фундамент утеплён и отсыпан окатышем пемзы, холод подбирается к подвалу снизу. Это тревожный симптом — значит, почва уже глубоко промёрзла и септик тоже в опасности. Каждый день выливаю в трубу ведро нагретой на печке воды, не знаю, поможет ли… Если бы сразу укрыть люки и почву утеплителем, но кто знал? Теперь уже до них не добраться — тепло, идущее от септика, подтопило снег снизу, и он образовал ледяную броню. Хорошо хоть, трубы глубоко и в теплоизоляции. Будем лить кипяток и надеяться на лучшее. Душ теперь — недоступная роскошь, купаемся в корытце, поставленном в ванну. Потом этой же водой моем посуду, только споласкиваем чистой — посудомоечная машина, разумеется, недоступна тоже. Вода греется на печке в вёдрах. Ничего страшного, наши деды только так и жили. Греть воду электричеством, как было до того, как мир сломался — недопустимая роскошь. Топлива для генератора осталось около семидесяти литров, хотя вначале было почти двести: пятьдесят в баке генератора, сорок пять в баке машины и пять канистр по двадцать литров. Вначале казалось, что всё это не может быть надолго, и бензин жгли активнее. Теперь экономим, конечно. Свет с аккумулятора по параллельной, низковольтной линии на светодиодные светильники. Они задумывались как аварийные — электричество тут и до того, как мир сломался, частенько отключали. Ненадолго, но регулярно. На генератор наскрёб не сразу, поэтому первой запасной системой была низковольтная. Я для неё с машины снял дополнительно еще один аккумулятор. Черта теперь в той машине? Когда сообразил слить бензин и снять батарею, пришлось уже копать к ней тоннель. Второй тоннель — к дровнику. Он очень важен, поэтому, когда снег встал выше моего роста, и дорожка превратилась в подснежный ход, я обдул его газовой тепловой пушкой. Свод и стены схватились льдом, стоит прочно. Когда идёшь за дровами с фонариком, то лёд красиво переливается в луче света, вид необычный и почти праздничный. Сначала даже «гуляли» там, чтобы хоть как — то выйти за стены дома, но теперь каждый поход — как выход в открытый космос. Несмотря на слой снега сверху, температура в тоннеле ниже, чем могут показать наши градусники, имеющие оптимистичный минимум в минус пятьдесят. У нас же не Оймякон и не Норильск, тут, пока мир не сломался, и минус тридцать раз в год на три дня случалось. А теперь наверху, над снежным покровом, спирт замерзает. Я утешаю себя тем, что спирт не совсем чистый, так что там всего градусов семьдесят — восемьдесят… В тоннеле к дровнику спирт ещё не замерзает, в нем теплее — воздухообмен с домом, пришлось пробить отнорки к вентканалам. Принудительная вентиляция работает через рекуператор, сберегая тепло, но всё равно потери неизбежны.
