ни себе, ни другим, если «Повешенный» не выйдет в свет. Его будущее — сойти с виселицы и стать новой классикой. «Повешенного» будут изучать студенты на уроках современной литературы. Через сто лет его будут читать, и будут читать через триста, как читают Гёте и Толстого. Меня никогда не забудут! Нужно только принести достаточную жертву. И дело не в том, что роман так уж хорош — жертва даст ему будущее. Жертва — это ключ ко всему.
Я взял нож и вошел в спальню жены.
Она спала, и венка билась на горле. Одно движение, и мой роман станет достоянием мировой культуры. Через двести лет никто не вспомнит, что я убийца, но «Повешенного» все еще будут читать. Она или мой сын? Кто умрет ради этой жертвы, а кто станет следующей? Жена не проснулась, когда я вышел из спальни, так и не решив, кто из них мне дороже.
Утром я понял, что нужно делать. Великий роман — это великая жертва! Ни дом, ни жена, ни сын не станут достаточным жертвоприношением. Любого из них слишком мало! Кто сказал, что я могу выбирать? Я должен отдать все! А жена или сын — это лишь часть того, чем я дорожу. Я должен потерять все, что имею.
И есть только один способ.
Маленький домик в лесу я купил, что бы творить в тишине. Он далеко от людей, там нет никого, кто может помешать, побеспокоить, услышать крики. Я уехал туда. Гулял по лесу на закате лета, слушал птиц, и колокол в голове звенел все сильнее. Он говорил, что я на правильном пути. Конец лета — время, когда шляпки грибов разрывают землю. Я собрал их и потушил со сметаной на крохотной дровяной печке. Прекрасное блюдо из свежих бледных поганок.
Их яд не убивает быстро, и первое время я не чувствовал боли. А когда пришли рези в животе и тошнота, они уже не могли мне помешать. Мое тело горело, и я почти ничего не видел, но руки не отрывались от клавиатуры.
Теперь роман закончен. Его прочтут миллионы, и никто из тех, кто открывает первую страницу, не сможет даже помыслить, каким окажется конец. Они будут хохотать и плакать, будут проклинать меня и просить еще. Я немного жалел своих редакторов. Им придется забыть о профессионализме и хлюпать носом над страницами, смахивать слезы, вместо того, что бы хладнокровно править опечатки.
Я уже закончил последнюю строчку, и теперь пишу это письмо. Мне не выжить, а боль в голове стала уже такой невыносимой, что выжить я себе и не пожелаю. Я умираю. Но работа закончена. Что бы получить все, надо отдать все, и это — моя жертва. Только тот, кто умирает, теряет все. Только тот, кто жертвует самим собой, жертвует по-настоящему!».
На этом письмо заканчивалось, и редактор положил исписанный неровным почерком лист бумаги на стол.
— Роман на самом деле настолько хорош? — спросил его коллега, сидевший в кресле напротив.
— Роман еще лучше. Вспомни любого классика, и можешь дать ему эту книгу как пример, и сказать: «Вот, учись, как надо писать!».
Они замолчали. Коллега закурил, и выпустил дым в потолок.
— Странный поворот получился, с этими его жертвами. Ты когда-нибудь видел такое?
— Не доводилось, — редактор покачал головой. — Обычно они выбирают самое очевидное. Сперва дом, собака, потом приятель, потом жена, дети — обычное дело, таких я встречал множество. А вот что бы принести в жертву нашему Господину себя, а не других — это первый раз. Но каков результат! Кажется, его роман и правда будут изучать студенты.
— Кажется, — ответил человек с сигаретой, — мы сможем на нем очень хорошо заработать. Что у нас еще?
Редактор смахнул письмо в мусорную корзину, и взялся за новый пакет с рукописью.
