2. После бури. Нортон. Поездка в город
— О-о-о! — вырвалось у Билли.
Он стоял у забора, отделявшего нас от участка Нортона, и смотрел вдоль подъездной аллеи, ведущей к нашему дому. Аллея эта, длиной около четверти мили, выходит на грунтовую дорогу, которая через три четверти мили в свою очередь выходит на двухрядное шоссе, называющееся Канзас-Роуд. Оттуда уже вы можете ехать куда угодно или по крайней мере до Бриджтона. Я взглянул в ту же сторону, куда смотрел Билли, и у меня похолодело на сердце.
— Ближе не подходи, малыш. Даже здесь уже слишком близко.
Билли спорить не стал.
Утро было ясное и чистое, как звук колокола. Небо, сохранявшее, пока стояла жара, какой-то размытый пористый вид, вернуло свою глубокую, свежую, почти осеннюю голубизну. Дул легкий ветерок, от которого по дороге весело бегали чередующиеся пятна солнечного света и теней от деревьев. Недалеко от тоге места, где стоял Билли, из травы доносилось шипение, и на первый взгляд могло показаться, что там извивается клубок змей: ведущие к нашему дому провода оборвались и лежали теперь беспорядочными витками всего в двадцати футах от нас на участке выжженной травы. Изредка они лениво переворачивались и плевались искрами. Если бы пронесшийся ливень не промочил деревья и траву столь основательно, дом мог бы загореться. А так траву выжгло лишь на почерневшей проплешине, где спутались провода.
— Лектричество может убить человека, пап?
— Да. Может.
— А что мы будем с ним делать?
— Ничего. Подождем машину энергокомпании.
— А когда они приедут?
— Не знаю. — У пятилетних детей вопросов бывает, хоть отбавляй. — Думаю, сегодня утром у них полно забот. Хочешь пройтись со мной до конца аллеи?
Он двинулся за мной, потом остановился, с подозрением глядя на провода. Один из них выгнулся и лениво перевернулся, словно приманивая к себе.
— Пап, а лектричество может пройти через землю?
Справедливый вопрос.
— Да, но не беспокойся. Электричеству нужна земля, а не ты. Все будет в порядке, если ты не станешь подходить близко.
— Земля нужна… — пробормотал он, подбежав ко мне, и мы, взявшись за руки, пошли вдоль аллеи.
Все оказалось несколько хуже, чем я ожидал. В четырех местах на дорогу упали деревья: одно маленькое, два средних и еще одно совсем старое толщиной наверно футов в пять, облепленное мхом, словно гнилым корсетом.
Ветки с наполовину ободранными листьями валялись повсюду, и мы с Билли дошли до самой грунтовой дороги, отбрасывая те, что были не очень большие, обратно в заросли. Все это напомнило мне события одного летнего дня, случившиеся около двадцати пяти лет назад. Я тогда, видимо, был не старше, чем Билли сейчас. В тот день собрались все мои дяди и с самого утра ушли в лес с топорами и резаками вырубать кустарник. После работы все уселись за стол на козлах, что мои родители держали на улице, и уничтожили чудовищное количество сосисок, пирожков с мясом и картофельного салата. Пиво лилось рекой, и дядя Рубен нырнул в озеро прямо в одежде и в ботинках. В те дни в лесу еще водились олени.
— Пап, можно я пойду к озеру?
Он устал бросать ветки, а когда ребенок устает что-то делать единственный разумный способ занять его, это разрешить делать что-то другое.
— Конечно.
Мы вместе вернулись к дому, и оттуда Билли побежал направо, обогнув дом и упавшие провода по широкой дуге, а я пошел налево. К гаражу, где хранился мой «Маккаллох». Как я и предвидел, вдоль всего берега озера уже запели свою заунывную песню бензопилы соседей. Я залил бак пилы горючим, снял рубашку и двинулся было к аллее, но тут, озабоченно глядя на повалившиеся деревья, вышла из дома Стефф.
— Как там?
— Справлюсь. Как дома?
— Я убрала стекла, но, Дэвид, ты должен сделать что-нибудь с березой. Дерево в гостиной будет нам мешать.
— Пожалуй, ты права, — сказал я.
Мы посмотрели друг на друга и расхохотались, стоя под яркими лучами утреннего солнца. Я поставил пилу на бетонированную площадку у крыльца и поцеловал Стефф, крепко обхватив ее за ягодицы.
— Не надо, — прошептала она. — Билли…
В тот же момент он выскочил из-за угла дома.
— Папа! Папа! Иди посмотри…
Стеффи заметила оборванные провода и закричала, чтобы он был осторожнее. Билли, бежавший достаточно далеко от них, остановился и поглядел на свою мать так, словно она сказала какую-то глупость.
— Все в порядке, мама, — произнес он тем самым тоном, каким люди обычно успокаивают очень старых и глупых, и двинулся к нам, демонстрируя, что с ним действительно все в порядке.
Я почувствовал, как Стефф задрожала.
— Не волнуйся, — сказал я ей на ухо. — Я его предупредил.
— Да, но людей постоянно убивает током, — сказала она. — По телевизору все время предупреждают про оборванные провода, но люди… Билли, немедленно иди домой.
— Да ладно тебе, мам! Я хочу показать папе лодочный сарай. — Глаза его просто лезли из орбит от возбуждения и обиды. Преисполнившись ощущения апокалипсиса, принесенного бурей, он хотел теперь им поделиться.
— Иди домой! Эти провода опасны и…
— Папа сказал, что им нужна земля, а не я…
— Билли, не спорь со мной!
— Я сейчас приду посмотрю, малыш. Ты пока беги. — Я почувствовал, как напряглась Стефф. — С другой стороны дома.
— Ага. Ладно.
Он пронесся мимо нас, перескакивая через две ступеньки по лестнице, огибающей дом с западной стороны. От бега рубашка вылезла у него из брюк, когда он скрылся за углом, и вскоре оттуда донеслось еще одно «О-о-о!», свидетельствующее о том, что он обнаружил новые следы разрушения.
— Он знает про провода, Стеффи, — сказал я, положив руки ей на плечи. — Он их боится, и это хорошо, потому что так он будет в безопасности.
По щеке ее скатилась слеза.
— Я тоже боюсь, Дэвид.
— Ну что ты. Все уже кончилось.
— Ты уверен? Зима была плохая… И поздняя весна… В городе ее называют черной весной, говорят, такого в здешних местах не было с 1888 года…
«Говорят» — это наверняка имеется в виду миссис Кармоди, владелица «Бриджтонского Антиквариата», магазинчика со всяким хламом, в который Стефф иногда заглядывала. Билли всегда с радостью ходил с ней. Там, в глубине магазинчика, в одной из темных пыльных комнат жили чучела сов с окаймленными золотым блеском глазами, навсегда расправившие крылья и ухватившиеся лапами за полированные сучья; трио енотов, стоящих у «ручья», сделанного из длинного куска покрывшегося пылью зеркала; и даже изъеденное молью чучело застывшего в леденящем душу вечном молчаливом рыке волка, из пасти которого вместо слюни падали опилки. Миссис Кармоди уверяла, что волка еще в 1901 году застрелил ее отец, когда зверь пришел напиться у ручья Стивен-Брук.
