– Ты богохульник, Грегор, – прошептал тот же голос в самое ухо.
Несмотря на панцирь, сковавший тело, Грегор медленно повернулся и склонил голову в знак уважения.
– Кажется, мы прочли одну и ту же древнюю книгу, – предположил сектант, на минуту позабыв об этикете. Все повисло на очень тонкой ниточке.
– У меня широкие взгляды, – с иронией бросил Император. – Та книга мертва и забыта, хотя некоторые строчки доставили мне удовольствие.
Он погрузился в себя, забыв о существовании лунита...
* * *
Он долго сидел в одиночестве, размышляя о незначительной мелочи, которая не давала ему покоя. Существовал единственный способ вернуться в состояние равновесия. Император снова вызвал Гемиза и отдал тому короткий приказ. Он подождал еще минут десять, а потом пошел взглянуть на то, что сделали чужие покорные руки.
В одном из темных закоулков дворца ему показали тело охранника, который был единственным свидетелем его разговора с Грегором. Вокруг шеи мертвеца пролегла тонкая багровая полоса. Император коснулся еще теплой кожи трупа и закрыл его выпученные глаза.
Он с облегчением почувствовал, как улетучивается тревога. К нему опять возвращалось то, что не купишь ни за какие сокровища мира, – безупречный и безмятежный покой.
То, что пытался разрушить Грегор.
Покой.
Принцесса Тайла была юной, хрупкой, неискушенной в дворцовых интригах и не понимала, чего от нее хотят. Вначале отец объявил о своем решении отправить ее в женский монастырь, и одно это расстроило девушку до слез. Она знала, что такое жизнь среди монахинь. Ее ожидали скучные уроки по богословию и демонологии, еще более скучные молитвы, однообразные дни, похожие на годы, и спертый воздух келий, в которых можно считать себя похороненной заживо...
А чуть позже появился страшный низенький человек. От его рук пахло сырой землей и мертвыми насекомыми. Он принялся раскладывать перед нею какие-то инструменты, не менее отвратительные, чем он сам. Ей сказали, что это врач, но гораздо больше неизвестный был похож на могильщика. Тайла увидела край бумажного листа, торчавшего из его потертого черного саквояжа. Лист был исписан рваными лесенками гексаграмм. Принцесса изумилась; потом оказалось, что и это одобрено Императором. Человек в зеленом плаще взял своими влажными пальцами ее бледную анемичную руку и долго прощупывал, всматриваясь в сложный и едва заметный рисунок вен...
Тайла не успела испугаться. Она слишком привыкла к безопасности, к тому, что во дворце ей ничего не угрожает. Она испытывала только брезгливость, пока ее не схватили цепкие руки служанок. Эти женщины, которые всегда были вкрадчиво-угодливы и ласковы с нею, вдруг оказались сильными и жестокими.
Тайла пыталась вырваться, но тщетно билась в удерживавших ее тисках. Одноглазый мужчина прятал за спиной какой-то предмет с пожелтевшей костяной рукояткой. Ее последней мыслью было, что она видит дурной сон, а потом перед нею заблестела кривая игла. Игла приближалась к белой подрагивающей руке...
Боль была ничто по сравнению с пронзившим ее сердце страхом. Она увидела темную вязкую жидкость, ползущую внутри прозрачной трубки, и обморок наконец позволил Тайле исчезнуть.
Человек по имени Вальц был убийцей и никогда не жалел об этом. Он достиг совершенства в своем ремесле. Единственное, о чем приходилось сожалеть, это о том, что мало кто мог оценить его искусство. Разве что... жертвы, но вспышка их чувств длилась недолго – минуты, иногда часы. Самому Вальцу хватало впечатлений, полученных при созерцании смерти, в лучшем случае до утра.
Еще его искусство покорило тех, кто охотился за ним, – сторожевых псов закона – но совсем по-иному. Оно ужаснуло их, как ужасало мирных пугливых обывателей, и сделало вечными спутниками Вальца, его последователями и преследователями.
В конце концов, они загнали убийцу в угол, и этим лишили себя красоты и тайны. Он не обижался на них – он был горд тем, что познал вещи, к которым другим людям не дано прикоснуться. Вещи, о которых некоторые боятся даже думать...
Вальц до сих пор не мог понять, как он попал в лапы императорских ищеек. Должно быть, его конец был предопределен свыше, и было бы глупо сопротивляться Истинной Силе. Нет, Вальц оказался не настолько самонадеян. Он был совершенным орудием смерти, он избегал немыслимых ловушек, но теперь его время кончилось. Его приговорили к казни через повешение, и он пришел к выводу, что ничего не имеет против. Если в загробном мире ему суждено встретиться со своими жертвами и у них будут глаза (в чем Вальц сильно сомневался), он преспокойно посмотрит в эти глаза своим ясным чистым взором, и может быть, даже ТАМ ему снова захочется убить...
Вальц улыбнулся своим мыслям. Холод и сырость царили в камере, в которую заточили узника тупые животные, лишенные чувства прекрасного, но это нисколько не беспокоило его. Как и цепи, сковывавшие руки, ноги и скрепленные на поясе. Они стесняли движения, но были не в состоянии помешать полету его фантазии.
Вместо покрытых плесенью стен он видел сны: юное девичье тело под голубой луной – целый мир, облитый волшебным светом; рельеф с холмами, впадинами, равнинами – и Вальц перекраивал этот мир своим острым, как бритва, ножом... Или другое: старуха, задолжавшая костлявой несколько лет, и Вальц помогал смерти получить то, что ей причиталось. Или мужчина в расцвете сил; удача, слава, богатство, любовь – часто этого достаточно, чтобы забыть о собственном ничтожестве. Вальц просто напоминал самодовольным о тщете существования и возвращал забывшихся в прах...
Собственную казнь он тоже собирался превратить в мимолетное, но запоминающееся произведение искусства. У него это почти получилось. Утром Вальца вывели наружу и яркое солнце ослепило его. Потом приговоренного везли по улицам в какой-то клетке, и люди бросали в него оскорбления, птичьи экскременты и гнилые фрукты, а он безмятежно улыбался им, снова обнаружившим свою тупость и трусость. Его улыбка постепенно возымела парализующее действие. Многим она внушала необъяснимый страх.
Вальца втащили на эшафот – цепи мешали ему взойти по ступенькам. Отсюда он окинул взглядом притихшее людское море. По обе стороны от эшафота выстроились имперские солдаты. Вдали, на краю одной из самых больших площадей Моско, были видны темные коробочки карет; из окошек за ним наблюдали бледные настороженные лица.
Вальц улыбнулся распорядителю казни, как родному брату, пришедшему на помощь в трудную минуту. С него сняли цепи. Законник выкрикивал что-то в пронизанный светом воздух, а потом осведомился о его, Вальца, последнем желании.
