Сначала Филд поговорил полчаса у себя в приемной с Дэнни, потом минут двадцать — со мной и Сьюзен. Я счел его представительным, а его голос — приятным. Пока у него не было ни единого предположения насчет происходящего с Дэнни. Все, что он мог сказать — он должен видеть Дэнни каждый день, пока мальчик не начнет есть снова, и, наверное, один или два раза в неделю — после.
Если он начнет есть.
Я решил не обращать внимание на то, что они шепчутся. Я подумал, что если бы нашел в себе силы бросить курить, я бы вообще их не услышал. Но то, что сказала Дженни, донеслось до меня через приоткрытую дверь четко и ясно:
— Не понимаю, — сказала она. — А что с коробкой?
Ответа я не уловил. Я подошел к двери. Пол заскрипел. Шепот прекратился.
Я открыл дверь. Они собрались на кровати.
— Что с какой коробкой? — спросил я.
Они посмотрели на меня.
«Мои дети, — подумал я, — выросли вообще безо всякой совести. Или по правилам, или никаких правил».
Этим они отличались от меня. Бывало, что я сомневался, мои ли это дети.
— Ничего, — сказал Дэнни.
— Ничего, — сказали Кларисса и Дженни.
— Ну, — сказал я. Скажите. Что вы тут обсуждаете?
— Просто разговариваем, — сказал Дэнни.
— Секретничаете? — сказал я шутливо, как будто меня их разговор не волновал.
Он пожал плечами.
— Просто, ну, разговариваем.
— О том, почему ты не ешь? Об этом вы разговариваете?
— Па-а-ап.
Я знал своего сына. Он был таким же упрямцем, как и я. Не надо быть гением, чтобы понять, что больше из него ничего не вытянешь.
— Хорошо, — сказал я. — Иди спать.
Он пошел за мной. Я оглянулся и увидел, что девочки сидят неподвижно, уставившись на меня.
— Что? — сказал я.
— Ничего, — сказала Кларисса.
— Спокойной ночи, папа, — сказала Дженни.
Я пожелал им спокойной ночи и пошел вниз за сигаретами. Выкурил три. Все думал о коробке.
На следующее утро девочки ничего не ели.
Дальше все произошло очень быстро. К вечеру было выяснилось, что они пошли той же дорогой, что и Дэнни. Они веселились, были всем довольны. И непоколебимы. Три слова: «не хочу есть» внезапно стали для меня самыми страшными во всем мире.
Их вариация оказалась не менее страшной: два дня спустя, сидя перед дымящейся лазаньей, которую она готовила целый день, Сьюзен спросила меня, как она может есть, когда ее дети голодают.
И больше ничего не ела.
Я стал заказывать еду на вынос для себя одного.
«Макдональдс». Пицца. Крылышки Баффало.
На Рождество Дэнни уже не мог подняться с постели самостоятельно.
Близняшки отощали — как и Сьюзен.
Рождественского ужина у нас не было.
Я поел холодного жареного риса и бросил пару крылышек в микроволновку. И все.
Тем временем Филд совсем зашел в тупик из-за всего этого, и хотел написать доклад о нашем случае, если я не против. Я не возражал. Мне было абсолютно без разницы. Доктор Уэллер, который прибегал к госпитализации только в крайнем случае, решил отправить Дэнни на капельницу как можно скорей. Мы спросили, можно ли после Рождества? Он разрешил, но сказал, что ни секундой позже. Мы согласились.
Несмотря на холодный жареный рис и сумасшедшие обстоятельства, Рождество во многом было, бесспорно, нашим лучшим днем за долгое время. Мы сидели вместе у огня, открывали подарки под елкой — это навевало воспоминания об уютном тепле прошлого. Этот день был почти, хотя и не совсем, но нормальным. В тот день я почти начал забывать о своем беспокойстве, забывать о том, что Дэнни на следующий день ложится в больницу, а за ним, без сомнения, скоро пойдут и девочки. Сьюзен, со своей стороны, тоже с виду не выдавала своей тревоги. Словно присоединившись к их посту она еще и переняла от них частицу безразличия к этому. Словно сам пост был для них поднимающим настроение наркотиком.
Я помню, как мы смеялись, много смеялись. Размеры одежды никому не подходили, кроме меня, но мы все равно ее примеряли, и шутили об Удивительной Колоссальной женщине и Невероятно уменьшающемся человеке. Зато игрушки были в самый раз, как и резной ангел в стиле американского примитивизма, купленный мной, чтобы повесить на елку.
Верите или нет, мы были счастливы.
Но ночью я лежал в кровати и думал о том, что Дэнни ложится в больницу следующим утром, потом почему-то о подслушанном разговоре, который казался уже таким далеким, и о мужчине с коробкой и дне, когда это все началось. Я почувствовал что ничего не соображаю, как человек, которого только что разбудили.
Внезапно мне стало необходимо узнать то, что знал Дэнни.
Я пошел в его комнату и осторожно растормошил его.
Я спросил, помнит ли он тот день и мужчину с коробкой, и то, что он заглянул в эту коробку. Он ответил утвердительно, и я спросил, что было в коробке.
— Ничего, — сказал он.
— Совсем ничего? То есть, она и правда была пустая?
Он кивнул.
— Но он же… я помню, что он говорил, что там подарок.
Он снова кивнул. Я все никак не мог понять, в чем дело. Не мог уловить смысла.
— Хочешь сказать, это было что-то вроде шутки? Он хотел над кем-то подшутить?
— Я не знаю… Просто… просто в коробке ничего не было.
Он посмотрел на меня так, словно не мог понять, почему я не понимаю. Пустая и все. Что тут непонятного?
Я дал ему поспать. Последнюю ночь в своей комнате.
Я говорил, что после все произошло очень быстро, хотя тогда все это едва ли казалось быстрым. Через три недели мой сын мило мне улыбнулся и впал в кому, а потом умер за каких-то тридцать два часа. Потом и девочек вывезли в коридор. Кларисса ушла третьего февраля, а Дженни — пятого.
Сьюзен, моя жена, продержалась до двадцать седьмого.
И все это время, все эти недели, каждый день мотаясь в больницу, работая, когда мог и когда могу сейчас, и когда меня, сочувствуя, отпускают с работы, если не могу, и когда еду в поезде из Раи до Сити и из Сити до Раи, я ищу его. Я заглядываю в каждую машину. Я хожу туда-сюда, ведь он может слезть на одну остановку раньше или позже. Я не хочу его упустить. Я теряю вес.
О, я ем. Не так хорошо, как обычно, но ем.
Но я должен найти его. Чтобы узнать то, что узнал мой сын, что он передал другим. Я знаю, что и девочки знали, что он передал им это той ночью в их комнате — какое-то ужасное знание, что-то страшное. И почему-то я думаю, наверное потому, что Сьюзен всегда была детям ближе, чем я когда-либо мог стать, что она тоже это знала. Я уверен.
Я уверен, что меня спасло мое внутреннее одиночество, и теперь это преследует меня, заставляет блуждать по коридорам вагонов пригородных поездов в надежде найти его — его и его проклятый подарок, его коробку.
