Словно почувствовав на себе его взгляд, ворон уставился одним глазом на окончательно лишившегося присутствия духа человека. В глазу этом светились ум и понимание… и в больших количествах, чем было сейчас у самого Джеремии.
Ворон снова подмигнул ему. Теперь Джеремия был твердо уверен, хоть ворон и находился довольно далеко. Что-то в движениях ворона не позволяло усомниться в этом. Никогда еще он не видел, чтобы птица вела себя подобным образом. Может быть, ворон ученый и просто улетел от хозяина. Но этот эбеновый кошмар ходил не так, как животное, обученное подражать походке человека. Он топал по капоту с очевидным удовольствием от наносимых им разрушений.
Джеремия откинулся на грязную спинку сиденья и крепко зажмурился. Он открыл глаза лишь тогда; когда поезд тронулся, и стал смотреть прямо перед собой — только бы не в окно. Куда угодно, Только не туда. Лишь когда станция осталась далёко позади; он решился выглянуть.
Снова потянулся унылый пейзаж. Тодтманн не был человеком, у которого при мыслях о работе появлялся плотоядный блеск в глазах, но теперь он мечтал — нет, молил — об одном: поскорее оказаться в тесной коробке своего офиса в окружении бесконечных папок с запуганными и незаконченными делами. Ибо если и было что-то, что могло вернуть его в безопасный мир обыденности, то это лишь ипотечная контора «Вечный залог», где все непознанное не пускали дальше порога. В «Залог» подобным вещам ходу не было — они нарушали трудовой ритм.
Дыша уже легче, Джеремия тайком оглядел: своих спутников, гадая, что они подумали О его странном поведении. Но, несмотря на его метания и вздохи, ни один из пассажиров; на него не смотрел. Может быть, они намеренно его не замечали из страха, что он попытается завязать знакомство, но слишком уж обыкновенное отсутствие интереса читалось на их лицах, чтобы такое предположение было бы справедливо. Даже сидящий за ним человек с лицом язвенника, чье внимание он случайно привлек минуту назад, абсолютно перестал замечать его выходки. Есть неписаное правило: обычно те, кто притворяются, что кого-то не замечают, сильно переигрывают. У такого человека вид шахматиста на турнире, а не постороннего гражданина, которым он притворяется. С этими людьми было совсем не так: они были не заинтересованы… и даже очень.
Пока он обдумывал это любопытное наблюдение из жизни, поезд снова стал замедлять ход. Первая половина этого ежедневного путешествия была нашпигована паузами, которых Джеремия Тодтманн обычно не замечал. Но сейчас дернулся и выглянул выпученными глазами, пытаясь вспомнить, сколько еще станций предстоит ему пережить до того, как его примет конечная.
«Черт побери, это просто птица, — шепнул он про себя, не в силах сосредоточиться на пейзаже за окном. Просто птица!»
И почему этот ворон так его нервирует при каждом появлении? И почему он вообще появляется?
Постепенно его глаза оглядели все. Ожидающих пассажиров, сереющее за ними здание, ряды автомобилей, как привязанные собачки, ждущие возвращения хозяев. Здания и улицы за ними…
Ворона не было.
Он чуть не засмеялся вслух, но успел подавить смех, выдав наружу только что-то вроде «Хоп…». Ни интернированные только что, ни прежние узники вагона не обратили внимания на странное восклицание Тодтманна. Он подумал, что в столь ранний час нужно по меньшей мере крушение поезда, чтобы они обратили внимание хоть на что-нибудь. Все как обычно. И ничего в этом нет сверхъестественного.
Сверхъестественного? Почему, собственно, ему пришло в голову это слово?
Вопрос мелькнул и исчез. Джеремия впивал успокаивающий вид станции за окном, наслаждаясь каждой отпущенной ему секундой. Когда локомотив наконец выразил нетерпение и, поднатужившись, потащил за собой состав, Джеремия резко обернулся, чтобы в последний раз насладиться остававшимся позади, мирным пейзажем. Когда он откинулся на спинку, на устах его играла умиротворенная улыбка.
— Всего лишь птица, — довольный собой, констатировал он.
Последующие остановки прошли настолько без событий, что Джеремия даже подумал, уж не задремал ли он. Немного оживился он, лишь увидев знакомую картину Элмвудского кладбища. Он всегда считал, что кладбищу не помешало бы иметь один-два старомодных, солидного размера, склепа. Но и эта мысль мелькнула лениво и пропала. Все же два момента несколько омрачали безмятежное состояние его духа, пока поезд подходил все ближе к Чикаго и своей конечной станции — вокзалу Юнион-стейшн. Во-первых, он по-прежнему хотел бы бросить еще один взгляд на самом деле он бы глазел вечно — на эту бледную красавицу из сна. Джеремия не мог понять, как ему удалось вообразить такую совершенную женщину. Ни одна из тех, что когда-либо встречались ему в жизни, не могла, бы послужить прототипом этого эфирного величия.
Другое смущавшее Джеремию обстоятельство, возможно, существовало лишь в его воспаленном рассудке. Однако уже тот факт, что он вообще думал об этом, заставлял его усомниться в собственном душевном здоровье.
А тревожило его пустовавшее место рядом с ним. К тому времени вагон был набит битком. Это повторялось каждый рабочий день. Вокруг на каждой скамейке располагалось по два-три хмурых пассажира. В этом не было ничего удивительного, тем более что некоторые вагоны были закрыты — их открывали только на более поздние маршруты. Удивительно было другое — пустое место рядом с Джеремией, — место, мимо которого только на последней остановке прошли — и которого не заметили человек десять, а то и больше. Джеремия Мог только гадать, почёму все они предпочли пройти в другой вагон.
Параноидальная подозрительность, таящаяся в каждом человеке, задавала навязчивый вопрос; что они такого знают?
Даже самые несимпатичные пассажиры — вроде того типа с лицом язвенника, к тому Времени обрели спутников. Рядом с Джеремией не садился никто. В другое время он, пожалуй, даже порадовался бы такой удаче., но теперь у него было глубокое, страстное желание убедить себя, что он — один из них, из тех, кто скучает в офисе с девяти до пяти и с кем не случается ничего необычного. Он хотел вновь обрести свое серое существование без событий.
Еще три станции остались позади, а Джеремия по-прежнему пребывал, в одиночестве. Ворона, его назойливого спутника, не было и в помине, его призрачная мимолетная возлюбленная стала еще одной несбывшейся мечтой, о которой остается лишь вздыхать; Джеремия теснее прижался к стене в безотчетном желании сделать место рядом более привлекательным, но все равно туда никто не сел. Сейчас он наверняка знал только одно: вновь входящие просто не обращают внимания на место рядом с ним, будто оно уже занято. Что могло померещиться им на этом вытертом, выцветшем пластике? Почему его не покидало нехорошее чувство, что они видят больше, чем он?
