Профессор умолк и вздохнул.
— Какая картина… воистину Зевсов размах!!.. — произнес я, охваченный сильным впечатлением от рассказа профессора.
— То-то, друже!.. — сказал Иволгин и прикоснулся ладонью к моему колену. — Нет чудес — и все чудо на свете!
Мы побеседовали еще с полчаса и я начал прощаться.
— А мы вас проводим!.. — сказал профессор, и мы все втроем направились к воротам.
— Рад, что удалось повидать вас и вас, профессор!.. — обратился я к своим спутникам. — Давно я не проводил так интересно время, как сегодня с вами!
Профессор слегка поклонился.
— И я рад!.. — отозвался мой приятель: — точно свежим воздухом на меня потянуло!
У калитки оба они любезно пропустили меня вперед; кривой сторож зазвякал ключами и отпер ее. Я вышел на улицу к поджидавшему меня извозчику.
— Нельзя-с!… — услыхал я за своей спиной голос сторожа: — назад пожалуйте!!…
Я оглянулся. Оба мои спутника стояли по ту сторону решетки; калитка была захлопнута и сторож замыкал ее.
— Циклоп Полифем!!… — произнес сквозь зубы мой приятель. Он взялся за решетку и потряс ее.
— Оставьте!… — повелительно сказал профессор и снял волосатую, сильную руку Иволгина с прутьев калитки. — Скоро мы улетим отсюда на корабле… До скорого свиданья!!..
Они повернулись и пошли к дому; Иволгин, показалось мне, сразу осунулся и сгорбился; профессор выступал величественно.
— Что это значит? — с негодованием обратился я к привратнику: — отчего вы не выпустили этих господ?
Единственный глаз сторожа в свою очередь удивленно уставился на меня.
— Да ведь они же сумасшедшие, сударь!.. — ответил он.
— Как так?!.. — чуть не вскрикнул я.
Шедшие, должно быть, услыхали мой возглас и оглянулись; лицо Иволгина было неузнаваемо — озлобленное и настороженное; профессор презрительно повел в нашу сторону носом. Чтобы им видно меня не было, я скрылся за будкой.
— Господин Иволгин вот уже третий год как из докторов в больные перешли… — продолжал привратник: — все души померших вызывает!
— Отчего же это с ним случилось?!
Сторож пожал плечами.
— А кто ж может это знать? Сказывают люди — от любви, будто, попритчилось?!
— От какой любви?!
— Да глупость обыкновенная… У профессора дочка, что ли, была, не то племянница, так вот к ей… Антонидой какой-то ее звали. Провалилась она где то, вот и повредились оба!.. По нашим временам долго ли?!
Ночь нас застала в горах высоко над Дельфами.
Мы, трое археологов, исследовали пещеры, во множестве находящиеся в диком хребте Парнаса. Возвращаться в сумерках по карнизам над пропастями было опасно и мы решили заночевать в ближайшем гроте.
Пока рабочие собирали сучья и разводили огонь, мы присели на краю обрыва отдохнуть и полюбоваться миром, расстилавшимся у наших ног.
Дельфы лежали далеко внизу на желтых, ниспадавших уступах горы; там производились раскопки храма Аполлона и приметны были червячки — люди, уже закончившие работы, но еще копошившиеся между остатками колонн и стен. В жалких лачужках крошечного селения Кастри, приютившегося на краешке одной из террас, зажигались огни. Позади нас, как волны в бурю на море, без конца и без счета вздымались отвесные горы с обнаженными вершинами: Парнас — хаос известковых гор с обнаженными серебряными вершинами, изрезанный пропастями и ущельями; все их заполняет лес, косматый и мрачный; вечная ночь стоит под его вековыми елями, густыми орехами и лаврами. Шум их и шум потоков — вот и все, что слышит там ухо. Изредка, впрочем, с грохотом срывается со скал камень и стопудовым мячом прыгает по откосам, с треском сокрушая все на пути своем.
Человека там нет и следа. Человек ушел вправо, вдаль от грозных суровых скал, в сплошное дымно-зеленое море оливковых рощ, сбегающих к лазурной бухте Коринфского залива, окаймленной красно-лиловыми утесами.
Когда-то здесь, в нынешнем царстве мертвых, ключом кипела жизнь; на ярусах горы, где уныло торчат теперь изъеденные временем бурые остатки стен, раскидывался знаменитейший в мире город Пифийского Аполлона.
О необъятных богатствах его свидетельствуют, начиная с Гомера, все современники; красноречивее их говорит запись о грабеже фокидцев, разбойнически захвативших храм; они вывезли из него золотых и серебряных вещей на десять тысяч талантов, т. е. почти на сто миллионов рублей.
В храме висело, между прочим, и ожерелье прекрасной Елены, виновницы Троянской войны.
Чтобы судить о древности храма, напомню, что только перестроен он был в половине шестого века до P. X.
Все города соперничали в чести ставить в Дельфах мраморные изображения своих выдающихся людей: философы, победители на олимпиадах, полководцы, все талантливое и все события увековечивались в мраморе на этом всеэллинском Пантеоне.
Многие статуи покрывались золотом. Аллеи их и дымящихся золотых и серебряных жертвенников окаймляли все террасы, высились на каждой свободной пяди земли. Плиний, посетивший Дельфы после грабежа Нерона, увезшего пятьсот статуй, насчитал их три тысячи; Павзаний — путешественник второго века по P. X., называет город сплошным скульптурным музеем. Знаменитейшие художники древности — Андросфен, Пракситель и Фидий — отделывали и украшали храм, театр и другие здания города любимейшего в Греции солнечного бога.
Не было кругом ни одного уголка земли, из которого не смотрела бы седая легенда!
Две исполинские скалы, почти касавшиеся друг друга вершинами у ног наших — были братья Федриады. Там, в узкой трещине между ними, гнездился когда-то страшный Пифон-змей, убитый Аполлоном; из-под них выбивается и впадает в пропасть Кастальский ручей — превращенная в ключ красавица-нимфа Касталия.
Источник Мнемозины, река забвения Лета, исчезающая под землей, пещера Трофония, Херонейское поле и т. д. — все это, кутаясь в сумерки, лежало ниже нас в окрестностях Дельф.
Было чего замечтаться, лежа над пропастью.
— А к нам кто-то на огонек идет! — проговорил один из товарищей.
Я оглянулся: путник, пробирающийся со стороны Парнаса, да еще в такое позднее время — явление необычайное!
По узкой тропинке подымался высокий грек в белой фустанелле и феске.
Подойдя к нам, приложил руку ко лбу и к груди и сел на выступ скалы неподалеку от меня.
Бритое, как у актера, сухое и морщинистое лицо незнакомца резко шло вразрез с одеждой его и напоминало скорее голландца или финна. На небольшом, прямом носу его были надеты сильные очки, делавшие преувеличенно большими серые глаза. Он снял феску и под ней оказались седые, коротко остриженные волосы.
