Любое объяснение, даже данное учеными, удовлетворяет общество лишь на определенное время. Объяснение того или иного факта не ставит точку, нет, напротив, оно дает толчок к дальнейшему изучению проблемы. Как только становится известен какой-либо новый факт, противоречащий объяснению того или иного явления, само это объяснение перестает удовлетворять общество, но оно по крайней мере может быть подтверждено или опровергнуто опытом. Однако сия теория применима далеко не ко всякому объяснению того или иного факта... Попробуйте-ка подтвердить или опровергнуть при помощи различных экспериментов объяснение какого-либо исторического факта! Оживить Зверя из Жеводана для того, чтобы произвести с ним опыты, так же невозможно, как невозможно оживить Наполеона, чтобы произвести над ним некие эксперименты для того, чтобы получить объяснения тех или иных его действий. В сущности любое объяснение исторического или социального факта является неким ритуальным танцем вокруг тайны. Оно дает и обществу, и Человеку, нашедшему это объяснение, немедленное ощущение успокоения и удовольствия. И, поверьте, это уже очень и очень много. Мы видим и наблюдаем прошлое сквозь облачко дыма, что образуется над головой заядлого курильщика, когда он курит свою любимую трубку. А история – известный поставщик опиума.
В рассказе моего прапрадеда вы не найдете разгадки тайны Зверя из Жеводана. Он только уточняет и дополняет уже известные данные, дает более подробное описание монстра и места, где происходили все эти ужасные события. Во Франции мало что известно об этих забытых Богом и людьми краях, об образе мыслей жителей Жеводана, ведущих уединенный образ жизни, людей суровых, молчаливых, замкнутых, довольно отсталых. Да, эти горцы, которых и христианами можно назвать только с большой натяжкой, ибо у них сохранилось еще много черт и верований, что были свойственны древним галлам во времена друидов, остаются для нас неведомым племенем.
В деле Зверя из Жеводана важна не только хронология событий, не только слухи, толки и пересуды. Чтобы понять, почему какое-то животное, пусть даже самое жестокое и безобразное, или человек, действовавший со звериной жестокостью, превратился в мифическое существо, которое и именовать-то стали в документах с заглавной буквы, по аналогии с апокалипсическим Зверем Иоанна Богослова, нужно прибегнуть к помощи воображения и представить себе, насколько это возможно, каково было состояние умов и душ жителей края, где каждый день узнавали о новых жертвах. Рассказ моего предка может нам в этом помочь, ибо Жак Дени жил в самом сердце того места, где разыгрывалась жуткая драма. Он и рассказывает о том, что видел и узнал, когда ему было 16-18 лет. Он сам видел Зверя, он даже однажды дотронулся до него или до одного из тех существ-кровопийц, коих называли этим именем. Да, у моего предка нет собственной теории, рассказ его бессистемен, а кое-где и темен. Но ведь он не знал, что его произведение будет опубликовано и станет достоянием гласности. Для своего времени, как мне кажется, он был достаточно образован, вернее, он не получил систематического образования, а был самоучкой, и это, повторяю, чувствуется. Он не был ни ученым, ни писателем. Он просто любил рассказывать всякие истории, как любят это делать все старики, сохранившие живость и остроту ума. Запоздалая любовь к повествованию счастливо сочеталась у него с природным даром рассказчика.
Пьер-Ален Дени
1. Зверь и Его Преосвященство
В 1716 году мне исполнилось 16 лет, и я ни разу еще не покидал родного края, именуемого Верхним Жеводаном. Я уже не был больше «постреленком», как называли у нас маленьких мальчиков. Моя родная деревня Сен-Прива-дю-Фо располагалась высоко в горах, на западном склоне Мон-Грана, в северной части гор Маржерид. Мой отец обрабатывал три небольших поля, на которых сеял рожь и овес, оставляя одно из них через год под парами. В самые благополучные годы у нас бывало до трех коров и до двух десятков овец. Я проводил все дни, от рассвета до заката, на пастбищах – даже зимой. В наших горах снег выпадает довольно рано, чуть ли не в начале октября, но порывистый ветер сметает его с плоскогорий, так что в некоторых местах образуются высокие сугробы, зато в других – земля остается свободной, и там зеленеет трава. Конечно, в холодную погоду коровы остаются в хлеву, но овцы, одетые в теплые шубки, прекрасно умеют разгребать мордочками и копытцами снег, чтобы раздобыть себе корм. В наших краях дети практически круглый год пасут коров, лошадей, овец и коз, так что на пологих склонах и в небольших долинках обычно виднеются многочисленные пятнышки платьиц и курточек маленьких пастухов и пастушек. Их можно увидеть буквально везде, в любом самом глухом и самом отдаленном от жилья уголке.
Наш домишко, сложенный из необработанных камней, не имел окон и, уж конечно, стекол; в нём и была-то всего одна комната, где мы готовили пищу, ели и спали. Частенько к нам с визитами заглядывала госпожа свинья со всем своим многочисленным семейством, так что порой мы целыми днями только тем и были заняты, что выгоняли непрошеную гостью из дому. Постелью мне служила охапка вереска, небрежно брошенная у очага, а сестры мои спали на жалкой кушетке, которая располагалась около кровати моих родителей в довольно странном сооружении, напоминавшем огромный шкаф и занимавшем половину комнаты. В доме была одна-единственная дверь, обращенная к западу, а в стене, обращенной к югу, имелась квадратная дыра, закрытая большим ставнем, который летом к вечеру иногда открывали. Когда мы выходили за порог нашего сумрачного, душного жилища, нас ослепляло солнце, а голова начинала кружиться от свежего воздуха. Перед нами на двадцать лье открывалась чудесная панорама нашего края.
Дом семейства Дени располагался на высоте 1200 метров над уровнем моря, и стоял он чуть в стороне от домов деревни, как раз над дорогой, что вела в Ликоне. В двух километрах от нас находился перекресток дорог, именуемый Ла-Круа-дю-Фо, откуда дороги расходились на Сен-Флур (через Гараби до него было 5 королевских лье), на Сог (тоже 5 лье) и на Мальзие (менее двух лье). До горы Мон-Гран от нашего дома было и вовсе рукой подать, всего-то тысяча туазов. Гора, чья вершина вознеслась на 1410 метров, высилась как раз позади нашей хибарки. Если вы побываете в Жеводане, то увидите, насколько горы Маржерид отличаются от других горных массивов Франции: вершины, выступы и гребни хребтов на протяжении многих тысячелетий омывали дожди, засыпали снега, бил град, обдували ветры и поражали молнии, а потому они утратили острые углы, стали округлыми и почти сровнялись с плоскогорьями, окружавшими их. Вероятно, когда-то и здесь вершины гор возносились на 2 – 3 тысячи метров, но со временем как бы подрастеряли свой рост, подрастаяли и подравнялись под общий уровень в 1000 метров. Итак, с порога нашего дома открывался чудесный вид. Если смотреть на закат, то можно было увидеть не только западную часть графства Жеводан, но и различить горы Канталя и Обрака. Справа, то есть на севере, тоже виднелись отроги гор Канталя, холмы Оверни и Веле. Слева, то есть на юге, простиралось плоскогорье Кос, а ещё дальше – очень, очень далеко – мы, как нам казалось, в особо ясную погоду угадывали на самом горизонте острые зубцы знаменитых Пиренеев, через перевалы которых уходило столько жителей наших краев, чтобы искать в Испании лучшую долю. Если взобраться на вершину Мон-Грана или МонШове, горы, соседствующей с Мон-Граном, то можно было бы окинуть взором Виваре и разглядеть вдали горную цепь Севенн, где берут начало реки Луара и Алье. Где-то далеко на юго-востоке простиралось Средиземное море, но увидеть его от нас было невозможно, хотя до него было гораздо ближе, чем до Пиренеев. Как раз у подножия той горы, по чьему склону расползлись домишки Сен-Прива, находилось большое углубление – возможно, то был кратер древнего вулкана, – и там на высоте 865 метров над уровнем моря амфитеатром располагались постройки и крепостные стены древнего города, именуемого Мальзие. Толстые стены укреплений из серого гранита, такие же серые башни и ворота, серые, чуть отливающие синевой колокольни, крытые красной черепицей крыши домов... Весь этот человеческий муравейник располагался по берегам быстрой и бурной реки Трюйер.
