Спасаясь от обрывочных, а потому неприятных мыслей, он сел, прижался спиной к перилам и спрятал подбородок в изрядно потрепанный за минувшие сутки воротник сюртука.
Унять воспоминания не удалось. Ему привиделись людские тени, распластанные на декорации разноцветных вспышек, темная аллея, луна в буром облаке, выстрел, стон, жуткий смех…
Снова забыть? Поздно, слишком поздно…
Ах да. Хочу умереть. И именно здесь…
Предутренние клочья тумана колыхались над Сеной, равномерно с обоих берегов обволакивали мост, лениво клубились над перилами.
Неожиданно прорвавшийся сквозь густые облака лунный свет заставил художника вздрогнуть. Вокруг обнаружились слишком яркие для ночной поры цветовые пятна. Он рывком поднялся на ноги и застонал от головной боли. Глаза заволокла тяжелая муть. Что-то с грохотом вылетело из-под ботинка, и Анжелюс почувствовал себя так, словно находился внутри колокола деревенской церкви. Это загремела по мостовой случайно задетая пустая бутыль с остатками плетения из виноградной лозы. Покорно дождавшись пока грохот затихнет, Дежан вышел на середину моста, вздохнул и огляделся.
Вон там, справа, едва различим темный силуэт купола Пти Пале. Впереди, чуть ниже, нимфы-аллегории Невы, напротив – нимфы Сены. С четырех сторон моста на укрытых сумраком колоннах тускло поблескивают бронзой крылатые кони. И над перилами поднимаются камышом стебли газовых фонарей.
Ветер всколыхнул туман, статуи погрузились в бледную пелену. Анжелюс вздохнул, прикрыл веки. Боль и страх становились неестественными, как эхо. Сейчас следовало понять навязчивое желание смерти, которое не оставляет его уже несколько мучительных часов. Успеть бы… до дождя…
Он помнил, как выбрался из угара «Резвого Кролика», но позабыл, каким образом оказался на мосту. Раньше Анж серьезно опасался таких провалов в памяти, но сейчас ему было всё равно. Только пьяный мог пройти ночью половину Парижа без жестоких приключений. В такой час выбраться живым с Монмартра, чтобы втянуть легкими горькую тину Сены, – поступок мужественный и бессмысленный. Когда смертельно устал и мечтаешь о сне, словно обретаешь невидимость. Последние силы отключают сознание, заставляют обходить опасность. Это свойство становится сильнее отточенного годами чутья грабителя, подстерегающего жертву в темном переулке возле кафешантана. В таком состоянии можно бесшумно пройти мимо злодея на расстоянии вытянутой руки, и убийца не ощутит колебания воздуха за своей спиной, не сумеет уловить чужого запаха, который предупреждает о приближении неосторожного прохожего. Животный инстинкт самосохранения – лучший друг пьяных и самоубийц. Столкнувшись лицом к лицу с незнакомцем, на котором уже лежит печать близкой и неотвратимой гибели, убийца пасует и уступает дорогу. Смерть чувствует и уважает другую смерть, при встрече они благородно раскланиваются…
Перед тем был вечер, и воздух благоухал тропиками, после – густым испанским вином и еще чем-то очень крепким; затем фиалкой – этот запах веял всего мгновение из-под белой маски и смешивался с приятным запахом женских волос (испанка, вспомнил Дежан, моя испанка). Потом кисловатый дух стоящего перед ним мужчины, грубый голос, тошнотворное и вместе с тем неожиданно приятное предчувствие скандала. Позже была длинная аллея, тьма, внезапный блеск луны. Выстрел, пронзительный вопль и тусклые собачьи глаза… Круг воспоминаний замкнулся с поразительной ясностью, словно на запястье лязгнул зажим кандалов.
Человеческая кровь не пролилась. Пришло другое понимание – позор. И окрик сержанта Верро, отодвинувший на пару часов возможность избавиться от унижения. Набережная Орфевр, любезный комиссар Белэн. И снова мост.
Анжелюс любил эту часть Парижа. Раньше часто приезжал сюда на этюды. Здесь пышность и изысканность не кажутся нарочитыми. Здесь позолота удивительно сочетается с чистой синевой летнего неба. И по-настоящему захватывает дух, когда ловишь кончиком кисти желто-серо-алый, переливающийся, текучий блик бронзовой фигуры, который вдруг естественно и удачно ложится на холст. При ярком солнце с моста Александра III открываются потрясающие перспективы: справа – оба Дворца и кусочек площади Согласия; слева – громада собора Дома инвалидов. Одно из немногих мест в Париже, с которым у Дежана связаны только приятные воспоминания.
Здесь будет легко умирать.
* * *
Два часа потеряны, но что они значат для самоубийцы…
Сегодня он вспомнил свое настоящее имя – Андрей. Уже здесь, в Париже, поляк Дуниковский упорно называл его Анжеем. И здесь, на французской земле, в конце концов он получил имя Анжелюс, мягкое и безликое, в котором звучат ангельские лиры и кимвалы, полная противоположность его огромной фигуре и непредсказуемому характеру. Громкая фамилия «Державин» уже им самим была исправлена на тоскливо-протяжную – Дежан…
Раньше, в детстве, он жил в шумном, пыльном Харькове, городе заводов, мануфактур и шоколадной фабрики Жоржа Бормана. Позже провел около полугода в ледяном Петербурге, в контрасте мертвой вычурности зданий и нервно-живого характера горожан. Там тоже был Бормановский шоколад…
Сейчас Александров мост – дань ностальгии по детству.
И теряются в тумане линии домов по обе стороны Сены, словно длинные руки нащупывают в дымке близкий горизонт…
Тусклая заря – тень отступавшей ночи – неторопливо рассеивала туман. Над поверхностью Сены замерцало бесцветное утро, точный оттиск-офорт со вчерашнего. Прижавшись грудью к холодному камню перил, Дежан смотрел в воду. Он сумел разглядеть в тумане влекомый течением осенний листок, первый, увиденный им в этом году.
Вспышкой обожгло видение: его собственное безвольное тело падает на этот листок – вот он, рыжий, распятый на груди внезапным давлением воды… Оседают брызги, успокаиваются круги на поверхности. Серое утро сохранит тайну смерти. Ранний прохожий, окинув рассеянным взглядом водную гладь, не заметит утопленника. Лишь тот самый лист вынырнет из-под тяжелого тела, всплывет на поверхность и закачается среди мелких буро-зеленых волн.
Неожиданно для себя, последним усилием воли – тем самым, страшным, свойственным самоубийцам или отчаянным храбрецам, – Анж отбросил все мысли, кроме одной: назад пути нет.
Смерть позвала его, и зов услышан.
Интересно, испытывает ли тонущий боль?..
Дежан резко поднялся на носки и уперся ладонями в перила. Одно движение – и будет короткий полет, погружение, последняя отчаянная попытка всплыть; в легких забурлит горькая вода, и на сведенных предсмертной судорогой зубах в последний раз хрустнет речной песок.
Глаза застлала густая пелена, всё вокруг исчезло, словно голову Дежана обернули невесомым белым полотном.
