Однако мысль о том, что ее тайный друг утром будет читать ей книгу, очень уж волновала Эрику. Не хотела она ждать до утра, чтобы выбрать книгу, которую первой прочитает ей Джоко. По лестнице черного хода она спустилась в западный конец северного крыла. Ей не терпелось посмотреть, какой выбор предлагает библиотека.
На первом этаже ширина коридора составляла двенадцать футов, на треть больше, чем наверху. У стен стояли комоды, пары кресел, разделенные столиками с вазами, пьедесталы с великолепными бронзовыми скульптурами. На стенах висели бесценные полотна европейских художников шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого веков. Эти картины Виктору удалось контрабандно вывезти из Германии незадолго до того, как страна, возглавляемая его патроном и дорогим другом, не понятым многими и таким остроумным Гитлером, которого Виктор называл mein Schatz, мое сокровище, пала под ударами невежественных масс, жадных капиталистов, алчных банкиров и религиозных фанатиков.
За долгую жизнь Виктор так много страдал от потери друзей, ему так часто приходилось начинать работу заново, что Эрике, которой дали все с самого рождения, требовались двадцать, тридцать, а то и больше лет, чтобы понять его. Проблема заключалась лишь в том, что жили Эрики гораздо меньше.
Она полагала, что понять мужа, стать женой, которая не будет вызывать у него ярость, можно только одним способом – почерпнуть эти знания из книг. Книги таили в себе опасность, все так, но опасность состояла в том, что знания, которые несли в себе книги, делились на полезные и вредные. Может, Эрика Четвертая вобрала в себя очень уж много вредной информации, которая никогда не могла попасть в знания, загружаемые в мозг напрямую, когда человек получал образование в резервуаре сотворения, и это привело к плачевным результатам. Эрика Пятая намеревалась подходить к книгам очень разборчиво, сразу же отсекать всю вредную информацию.
И в сравнении с Эрикой Четвертой она обладала серьезным преимуществом: у нее был Джоко. Она могла должным образом проинструктировать его: всегда быть начеку, выискивать потенциально вредные знания. С таким цензором она могла не опасаться, что прочитанные книги принесут ей какой-то урон. Если Джоко найдет, что в книге содержится вредная информация, она вернет ее на полку и выберет другую.
Войдя в библиотеку, Эрика увидела Кристину, поднимающуюся из-за письменного стола, с книгой и конвертом в руке. Ей же полагалось быть в общежитии для прислуги.
– Что вы тут делаете в такой час? – спросила Эрика.
– Господи, как вы меня напугали, – Кристина задвинула стул в нишу между тумбами письменного стола. – Я выбирала книгу, чтобы послать доброй знакомой, и написала теплую сопроводительную записку, в которой извинилась, что пишу ей до неприличия редко.
Кристина вроде бы говорила с легким английским акцентом.
– Но эти книги не принадлежат вам, – указала Эрика.
Кристина расправила плечи и вскинула голову, что могло восприниматься как вызов.
– Я склонна думать, что все книги моего мужа принадлежат и мне.
– Вашего мужа? – переспросила Эрика.
– Да, миссис Дэнверс, именно моего. Ребекка ушла. Я полагаю, вам пора с этим свыкнуться.
Эрике не требовались никакие знания из книг, чтобы понять, что у Кристины, как говорил Виктор, нарушение функционирования. Прошлым утром Уильям, дворецкий, откусил семь из десяти пальцев, когда у него случилось «нарушение функционирования». Но у Кристины это отклонение от нормы проявлялось иначе, без членовредительства.
Подойдя к домоправительнице, Эрика протянула руку к книге.
– Я все сделаю для вас.
Но Кристина прижала книгу и конверт к груди.
– Нет, благодарю вас, миссис Дэнверс. Утром я попрошу Кристину запаковать их и отнести на почту.
* * *
В великолепно сшитом синем костюме, ослепительно белой шелковой рубашке, полосатом (сапфир-янтарь-изумруд) галстуке и с выглядывающим из нагрудного кармана пиджака янтарным платочком, Виктор смотрел на свое отражение в зеркале и видел человека, отличающегося безупречным вкусом и рожденного, чтобы править людьми. Пистолет в плечевой кобуре нисколько не портил силуэт.
Поскольку зеркал хватало и в «Руках милосердия», Виктор вышел из гардеробной. Пересекал спальню, когда зазвонил его мобильник.
Он остановился у двери в коридор и, после короткой заминки, принял звонок.
– Да?
– Мой драгоценный господин, мой великолепный громила, мы готовим тебе место упокоения, – сообщила ему Эрика Четвертая. – Здесь, на свалке.
Виктор твердо решил не выходить из себя и не позволить ей задавать тон в разговоре, как произошло в прошлый раз.
– Я думал, ты собиралась вернуться домой.
– Мы выстлали твою могилу трупами Старых людей, некоторых из твоих жертв, и останками тех твоих людей, кто тебя подвел, но кого не удалось оживить, как меня.
– Возможно, тебе хватает смелости на звонок, но ты боишься сказать мне все это в лицо.
– Ох, дорогой, ты очарователен в своей мании величия, император самообмана. Я увижу тебя в самом скором времени. Улыбнусь тебе и пошлю воздушный поцелуй, когда мы похороним тебя живым в глубинах свалки.
Виктор смотрел на дверную ручку, когда она начала поворачиваться. Выхватил пистолет из плечевой кобуры.
* * *
Быстро, быстро, быстро, Джоко спешил на восток по северному коридору. Остановился на углу. Выглянул. Никого.
С удовольствием сжевал бы еще кусочек мыла. Не отвлекаться. Сначала убить. Потом мыло.
Он знал, где найти хозяйскую спальню. Эрика упомянула о ней, когда они поднимались по лестнице черного хода. Напротив парадной лестницы. Главный коридор. Напротив парадной лестницы.
На цыпочках, на цыпочках. По мягким коврам. Красивые ковры. Приятно, наверное, покружиться на таких мягких и красивых коврах.
«Нет! Не думать о кружении. Даже не думать об этом».
Парадная лестница слева. Высокая дверь из двух половинок справа. То самое место.
Остановившись у двери, взявшись за ручку, Джоко услышал приглушенный голос. Память Харкера подсказала – голос Виктора. У самой двери.
«Возможно, тебе хватает смелости на звонок, но ты боишься сказать мне все это в лицо», – сказал Виктор Гелиос.
Убийственная ярость охватила Джоко. Безгубый рот разошелся в отвратительной гримасе.
Джоко знал, что он скажет, когда набросится на Виктора. Яростно. Безжалостно. Он скажет: «Я – дитя Джонатана Харкера! Он умер, чтобы родить меня! Я – выродок, монстр от монстра! А теперь ты умрешь!»
Так много слов. Он попытался сократить тираду. Но ему действительно, действительно хотелось произнести ее полностью.
