К тому времени я уже достаточно привык к темноте, чтобы разглядеть, что нахожусь в большом, во все основание маяка, круглом зале, в противоположной от меня стороне которого во тьму уходит винтовая лестница, ведущая в верхние помещения и к фонарю. Я, не мешкая более, бросился к ней и стал взбираться, ежесекундно спотыкаясь и производя невероятный шум. Однажды я упал, пребольно разодрав голень о металлическую ступеньку, но тут же поднялся и, не обращая внимания на кровь, моментально приклеившую штанину к ноге, продолжал подъем.
На втором этаже находилось помещение поменьше, из него также вели куда-то несколько дверей. Однако же я не остановился, так как стон, слышимый теперь еще отчетливей, доносился сверху.
Мне кажется, я преодолел бессчетное количество ступенек, спеша на помощь моей Кларите. Моя собственная судьба не интересовала меня более – ее жизнь была куда важнее.
Наконец я достиг самого верха. Эта была площадка довольно узкая, так как здание маяка было конусообразным и сужалось кверху, уменьшая площадь каждого последующего этажа. Множество переборок неизвестного предназначения делили это последнее помещение на несколько меньших, поэтому я не мог сразу окинуть взглядом все его углы и ниши. Какому болвану пришло в голову устраивать здесь лабиринт?
Я напряг слух. Главное сейчас – не ошибиться и не дать маньяку совершить самое ужасное. Долго ждать не пришлось – явственный шорох выдал мне местоположение похитителя, и я метнулся в ту комнату, из которой он донесся.
У огромного окна без стекол стоял, перегнувшись через широкий каменный подоконник, наш новый знакомый. Он словно рассматривал что-то, лежащее далеко внизу, на земле. Услышав меня, он резко отпрянул от окна и прижался к стене, съежившись. Взгляд у него был затравленный, и весь вид его выражал испуг. В этот миг я понял, что имею дело с психическим больным: в этом не могло быть сомнений. Но что высматривал он там, внизу? Я знал – что. Зарычав, я первым делом инстинктивно бросился к окну, чтобы убедиться, что не ошибся. Затем я разделаюсь с этим скотом, будь он хоть трижды больным!
Я, насколько смог, перегнулся через подоконник и вытянул шею. В это мгновение псих подскочил ко мне сзади и вцепился в меня своими огромными клешнями. Я понял, что он опять обманул меня, но было поздно. Поток воздуха резко ударил мне в лицо, и аляповатая земля ринулась навстречу. Потом все кончилось.
В голубом небе плавали разноцветные рыбы. Они сталкивались друг с другом носами, взмахивали хвостовыми плавниками и блестели полосатыми пестрыми спинами в лучах невидимого солнца. Никаких звуков рыбы не издавали – их пленчатые рты открывались и закрывались, словно в немом фильме, но никакой тапер не спешил им аккомпанировать.
Потом я понял, что это и не рыбы вовсе, а бесформенные пятна пестрой ткани, из которой зачем-то пошили странное знамя, колышимое сейчас ветром. Теперь до меня доносились неясные звуки, будто кто-то мерил шагами длинный гулкий коридор, шоркая туфлями о пол и время от времени нетерпеливо покашливая.
Никаких ощущений у меня не было: ни своего тела, ни температуры окружающей среды, ни даже поверхности, на которой лежу, я не чувствовал. Вернее, я даже не мог с уверенностью сказать, в каком положении нахожусь – вполне возможно, что я подвешен за пятку вниз головой или мне и вовсе ампутировали все, кроме этой самой головы. А впрочем, может быть, и ее тоже, поскольку мысли мои, обычно такие светлые и бойкие, совсем не шевелились, словно накрепко замотанная в кокон личинка бабочки-паразита.
Я попробовал вспомнить что-нибудь из предшествующих событий. Не может же быть, чтобы я оказался в таком состоянии ни с того ни с сего! В фильмах, которыми нас без устали потчует киноиндустрия, все всегда приходят в себя в больнице, и чуткие медсестры, отводя глаза, повествуют им о страшной автокатастрофе, в которой, к сожалению… И так далее. Мог ли я попасть в одну из этих катастроф? Безусловно, мог, но, видимо, не попал. Так куда ж я попал?
Быть может, мой самолет сбили агрессоры? Или меня застал в каком-нибудь магазине террористический акт? Не похоже… С чего бы я вдруг тогда выжил?
Тут я услышал явственное бормотание у меня над ухом, словно некто пытался поделиться со мной какой-то тайной: «Сейчас… Сейчас. Все будет в порядке, все придет в норму. Встанешь. Встанешь и будешь бегать, как заведенный! Еще немного…»
Голос, приговаривающий это, был мужским. Даже, скорее, старческим. Сиплое, натужное дыхание говорящего, его манера повторять по нескольку раз одно и то же слово и очевидная неторопливость говорили в пользу моей догадки. Старые люди никуда не торопятся, ибо гонка их жизни подходит к финишу, и клетчатый флаг в руке грозного судьи вскоре опустится, дав долгожданную, и в то же время страшащую отмашку.
Я попытался разлепить веки, чтобы увидеть лицо хлопочущего надо мной человека. Возможно, он расскажет мне, что со мной произошло и почему я так странно себя чувствую? После целой серии бесплодных потуг я, наконец, почувствовал, как правое мое веко дрогнуло, вновь начиная слушаться моих распоряжений. Заметил это и старик, бросив взбодренным голосом: «Ну, вот и шевельнулся. Спасибо всем, кто причастен. Старайся, старайся дальше! Прошу тебя и призываю! Чуть больше бы тебе сил, чуть больше…»
Что он заладил? Грешно требовать от больного человека чрезмерных подвигов. Тут время нужно, ласка и профессионализм. В том, что я болен, сомнений не было – здоровые люди ведут и чувствуют себя иначе. Да и лекарь этот назойливый кудахчет вокруг, словно наседка! Но что же это, в самом деле, за госпиталь такой? По моим представлениям, во всех больницах должны царить суета и беспокойство, а реплики доноситься бодрые и отрывистые, а не приглушенно-причитающие. Это же похоже, скорее, на шаманство какое-то…
Я чуть шевельнул пальцами левой руки и одновременно приоткрыл правый глаз, что далось мне чрезвычайно трудно: я словно рождался заново. Могу себе представить, сколько тягот приходится перенести новорожденному, пока он худо-бедно обретет себя! Но что же, черт возьми, так меня покалечило?
Сквозь узкую щель между веками я почти ничего не увидел лишь неясные очертания не то предмета, не то человеческой фигуры на фоне заполняющей все остальное пространство красноватой дымки с белесыми прожилками. Я закрыл глаз и тут же снова открыл его, но уже более энергично, стремясь порвать эту мутную, похожую на слезу пленку, мешающую мне видеть. За правым глазом автоматически последовал левый, и вот я уже таращился на стоящего справа от меня и внимательно наблюдающего за мной человека, который и впрямь оказался стариком, хотя и не таким глубоким и немощным, каким я его себе мысленно нарисовал. Зрение мое еще не до конца восстановилось, и переливающаяся муть продолжала доставлять мне неприятности, но теперь я, по крайней мере, мог хоть что-то различать вокруг себя и делать выводы о ситуации, в которой оказался. И эта ситуация мне не нравилась.
