А время шло. Перед этим Ласковин потерял полчаса, впустую съездив на Московский вокзал: хотел оставить в камере хранения часть денег и документы, кроме паспорта (права, лицензию и прочее). Но на Московском свободных ячеек не оказалось, и пришлось ехать на Варшавский, где народу поменьше. На Обводном Ласковин поймал «мотор», доехал до Троицкого, а там водила, пожилой дядька, вдруг вспомнил, что забыл заправиться, и предложил сделать небольшой крючок. «Минут на пятнадцать, ну не больше!» А лампочка у самого только-только замигала.
Ласковин вспылил, вылез из машины, не заплатив и не слушая дядькиных: «Ну чего ты, ну спросил, ну садись, довезу!»
Холод слегка остудил нервы. Но пока он шел к Московскому проспекту, понял, что не расположен к пешеходным прогулкам: озирался на каждую проезжающую машину, вздрагивал, если какая-нибудь из них вдруг подавала к тротуару. Зрелище тормозящего автомобиля, опускающегося стекла и автоматной очереди, выпущенной в лицо, буквально стояло у Ласковина перед глазами. Пройдя метров четыреста, до остановки, Андрей решил сесть в троллейбус. И вот «восьмерка», на которой он ехал, мало того что почти десять минут ползла до Витебского, так и вовсе застряла. Без надежды на будущее.
Ласковин взглянул на запруженную народом трамвайную остановку и решил пойти пешком. Он двинулся наискосок, мимо ТЮЗа, через парк, к улице Марата. За это время его дважды облаяли собаки и один раз попытался остановить какой-то хмырь: «Земляк, слышь, выручи…» Ласковин оттолкнул его так, что хмырь едва не рухнул в обосранный шавками сугроб.
— Ну ты чё, земляк, ты чё такой злой? — обиженно закричал он вслед Ласковину.
На углу Марата и Социалистической, где смешивались «ароматы» «Северного сияния» и конфетной фабрики, Андрея догнал тридцать четвертый трамвай. Ласковин сел в него и, не проехав и остановки, ухитрился напороться на контролеров, только тут вспомнив, что за проезд полагается платить. Совсем, блин, отвык от общественного транспорта.
— Да он только вошел! — вступилась какая-то женщина.
— Надо оплачивать! — радостно заявил один из контролеров. — Ага! На выход!
— На выход, на выход! — поддержал второй, размахивая жетоном, как ордером на арест. — Халявы не будет.
Андрей, решив быть сдержанным, молча вышел из вагона и двинулся через дорогу. К его удивлению, оба контролера не отстали, а топали по бокам, а когда он снова оказался на тротуаре, вцепились в рукава его куртки, как репьи в собачью шерсть.
— Ну что еще? — вздохнул Ласковин.
— Как что? Штраф!
— Я же вышел! — удивился Андрей и сделал попытку освободиться.
— Не хотите платить — тогда в отделение! — важно провозгласил первый. — Вы оказываете сопротивление работникам мэрии Санкт-Петербурга!
— Кому? — изумился Ласковин.
— А ну стоять, пока ноги не перешиб, — злым шепотом процедил второй.
Знакомая интонация мигом лишила Ласковина с трудом сохраняемого равновесия.
Сбросив с локтя руку шептуна, он схватил его за галстук (надо же, контролер нынче пошел, скоро смокинги на выколоченные деньги покупать будут!) и встряхнул.
— Отвали, — сказал он севшим от ярости голосом. Шептун придушенно пискнул. Андрей оттолкнул его к стене, резко обернулся ко второму.
— Ну ладно, ладно, — забормотал тот, пятясь от бешеного ласковинского взгляда. — Ну все, ну работа у нас такая…
— На хрен такую работу! — бросил Ласковин и пошел в сторону Загородного.
— Слышь, Михалыч, это ж тот самый, бля буду! — сказал сидящий в машине милицейский сержант своему напарнику.
— Где? Который? — Напарник, лет на двадцать постарше первого, погасил папиросу и глянул в окошко.
— Вот, гляди! — Молодой сунул старшему фото. — Тот самый, за которого Крепленый стошку сверху обещал! Возьмем?
Старший посмотрел на фото, потом — на быстро идущего — руки в карманах — парня, невысокого блондина с усталым лицом.
— Да, — сказал. — Это он, Ласковин.
— Берем! — нетерпеливо проговорил младший. — Я счас выскочу, как он мимо пройдет, а ты…
— Придержи коней, — буркнул старший, разглядывая «того самого».
— Ну как же, Михалыч? Это же он, точно он, Михалыч! Брать надо!
И дернулся наружу.
— Сиди, я сказал! — рявкнул старший. — Куда полез? — И спокойнее: — Идет себе человек — и пусть идет. Нормальный человек, русский, не чучмек какой-нибудь. Пусть идет своей дорогой!
— Михалыч! — ахнул сержант. — Да ты что? Ты ж Крепленому обещал!
— А пошел он в жопу, Крепленый! — зло сказал старший. — Чтобы я в сорок четыре года для сраного зэка честных людей ловил? Пошел он в жопу!
— Но деньги, — пробормотал младший. — Да и Крепленый же сказал: он им там пожар устроил, ты говоришь — честный… Ну давай, Михалыч, уйдет ведь!
— А я говорю — честный! — рявкнул Михалыч. — Мало их жгут, говнюков! А деньги брал и брать буду! Вон, вишь, «каблук» поехал с ящиками. В ящиках знаешь что? Знаешь? И я знаю. И не трогаем! А почему не трогаем? Указание есть потому что. А деньги брал и брать буду! Пусть лучше детям моим достанутся, чем эти на блядей стратят! Сиди, я сказал, пусть идет!
Тот же, о ком шла речь, уже миновал стражей порядка и спустя несколько минут растворился в бледном полусвете улицы.
— Поехали, — сказал Михалыч.
— Куда? — удивился молодой. — Нам же еще почти час.
— Куда-нибудь! Поехали, блин!
И младший, послушавшись, тронул машину, свернул направо на Достоевского и подумал: стар Михалыч, тяжело с ним, не понимает духа времени.
Михалыч же и впрямь был немолод, но «дух времени» понимал получше младшего коллеги, не настолько же он глуп, чтобы подставлять себя под пулю ради сраного зэка. А парень, так запросто вздрючивший целую команду, так же запросто грохнул бы и его, и этого сопляка «берем-берем». Уж что-что, а «ствол» в кармане старый мент распознать умел.
Вход в подвальчик на Разъезжей был открыт всякому. В первой комнате, где под низким потолком переплетались удавами выкрашенные в зеленый цвет водопроводные трубы, размещался оптовый магазин. Штабеля продуктов и спиртного: коробки искусственного маргарина, жестянки с синтетическим фаршем, пивом, джином и прочим. Ярко раскрашенные картонные коробки. Соки, сигареты, кукурузное масло, шоколад. На стене висели ценники на мелкооптовые партии. Цифры на них многократно исправлялись и замарывались так, что не всегда можно было определить, где «два», а где «восемь». Водки, что характерно, в этих списках не было.
Молодой парень, смотревший футбол по переносному телику, по каким-то особым приметам сразу определив в Ласковине не покупателя, а «бойца», махнул рукой за штабеля ящиков — под потолок — у задней стены: вам туда!
