Я быстро привык к этому миру. У меня хватило ума никому об этом не рассказывать. Вначале я думал, что не я один вижу подобные вещи, но потом понял, что если начну рассказывать, то меня сочтут сумасшедшим.
Тени вели себя неодинаково. Иногда за целый день я не встречал ни одной, а иногда за час попадалось несколько. Больше всего их было на кладбище, видимо, здесь наилучшее место для их проникновения в наш мир, а может быть, их просто тянет сюда.
Иногда тени вроде бы двигались по земле, но чаще всего они вились в воздухе и всегда были в движении.
Между тем жизнь шла своим чередом. В город стали прибывать настоящие эвакуированные. На их фоне я был вроде местным. Скитания мои по городку скоро прекратились, я пошел в школу и зажил нормальной жизнью. Появились у меня и друзья. Словом – я привык к своему новому месту обитания.
Мать быстро поняла, что возвращение в Ленинград немыслимо, и устроилась на работу в местный исполком. Получилось у нее это легко, потому что в городе ее все знали и считали столичной штучкой.
Надо еще добавить, что именно тогда проявился у меня впервые дар прорицания. Я предсказывал своим приятелям, когда и по какому предмету их спросят. Вначале они относились к этому недоверчиво, но очень скоро стали активно пользоваться этим. Ошибок практически не бывало.
Письма от отца приходили редко. Воевал он по-прежнему на Ленинградском фронте. Хорошо запомнил я одну фразу из его письма. «Какое счастье, – писал он, – что вы вовремя отсюда уехали».
Однажды в марте 1942 года я, как обычно, был в школе. Шел урок географии. Как сейчас помню: пожилой учитель, тоже из эвакуированных, рассказывал об Арктике. Рассказывал он интересно, и класс внимательно слушал. Внезапно я почувствовал страшный удар по голове и потерял сознание. Очнулся я оттого, что учитель брызгал мне в лицо холодной водой, а вокруг стояли испуганные и удивленные одноклассники.
– Что с тобой? – спросил учитель, увидев, что я пришел в себя.
– Убили, – сказал я, – меня убили.
– Что ты мелешь?! – недовольно сказал географ, а ребята вокруг меня засмеялись. – Задремал, наверное.
И в этот момент, как мне потом рассказывали, вся правая часть моего лба на глазах стала темнеть, и скоро на этом месте появилось темно-красное пятно, вроде родимого.
– Иди-ка домой, – сказал географ.
По дороге домой я размышлял: что же случилось? Голова совсем не болела, тогда откуда же пятно? И тут я понял: в этот самый момент на фронте погиб мой отец. Пуля или осколок попали ему в голову, именно в то место, на котором появилось пятно. Это было не предположение – я знал это наверняка. Вечером мать спросила: что с моей головой?
– Папу убили, – вместо ответа сказал я.
– Замолчи! – крикнула мать. – Замолчи, гад!!! – Она изо всей силы ударила меня по лицу, первый раз за всю жизнь, а потом заплакала.
На другой день по дороге в школу мне показалось, что я вижу тень отца. Ощущение добра, идущее от тени, было невероятно сильным. Тень на секунду задержалась и унеслась прочь. А через месяц пришла похоронка, где сообщалось, что мой отец пал смертью храбрых именно в тот самый мартовский день.
Все эти видения нисколько не мешали мне в обычной жизни. Я был обыкновенным ребенком, учился средне, из среды сверстников ничем особенным не выделялся. Получалось, что я даже не обращал внимания на всю эту чертовщину. Вернее, старался не обращать внимания. Когда я стал взрослеть, то перестал видеть тени. Но дар пророчества я не потерял. Частенько задолго до того, как семья какого-нибудь моего одноклассника получала похоронку, я уже знал о гибели его близких. Однако молчал. На собственном примере я убедился, насколько опасны подобные пророчества.
Не успела кончиться война, как мать засобиралась в Ленинград. Она уже знала, что квартиры нашей не существует, но это ее не смущало. Дед мой к тому времени умер, и нас в городке ничто не держало. Однако на берега Невы нам попасть было не суждено. Как-то в городок приехал столичный театр, неведомо какими судьбами занесенный в эту глушь. Театр был не из ведущих, но репутация столичного произвела на мать неизгладимое впечатление. Она не пропускала ни одного спектакля, близко познакомилась с актерами, а когда узнала, что труппе нужен администратор, предложила свои услуги. Ее охотно взяли, поскольку в городе она успела вступить в партию и к тому же имела опыт руководящей работы. Театр двинулся дальше, и мы отправились вместе с ним. Так мы оказались в Москве. Мать быстро сумела получить жилплощадь, а вскоре стала заместителем директора театра. Я же поступил в ремесленное училище.
Владимир Сергеевич замолчал, о чем-то задумался. Молчал и Олег.
– Тебе интересно? – спросил рассказчик.
– Очень, – искренне ответил Олег.
– Дальше будет еще интересней. Ну слушай. Мать вскоре вышла замуж за режиссера из их театра. Величали его Герард, но он не возражал, когда его звали просто Герой. Гера был неплохой человек, но какой-то уж очень легкий. На жизнь он смотрел как на непрерывную цепь развлечений. Мать взирала на него, как на бога, а мне он просто нравился своим веселым открытым характером. К тому же он научил меня играть на гитаре и петь душещипательные романсы. Я к тому времени уже закончил ремеслуху и работал на заводе слесарем.
Мать знала про мой дар. После того как пришла похоронка на отца, отрыдавшись, она потребовала от меня объяснений. Я как мог сбивчиво рассказал ей о тенях, о том, что вижу то, чего не видят другие. Она с испугом смотрела на меня и молчала. Видимо, она решила, что я свихнулся. Потом я часто ловил на себе ее тревожные взгляды, но на ненормального я был не похож, и она успокоилась.
Между прочим, еще в эвакуации я предсказал ей, что она выйдет замуж за мужчину по имени Герман. О том, что существует имя Герард, я тогда просто не знал.
Разговоров о моем даре мы больше не возобновляли, но, видимо, она проболталась о нем своему Гере.
«Слушай, Вовка, – сказал он мне однажды, – ты, говорят, можешь предсказывать будущее?»
Я очень не любил толковать с кем-либо на эту тему, поэтому односложно буркнул, что, кажется, могу.
«А давай проверим?» – предложил он.
«Как это?»
«Поехали на бега».
Идея показалась мне интересной, и я охотно согласился. Никогда раньше я не бывал на бегах, и ипподром мне ужасно понравился, понравились гомонящая толпа на трибунах, пиво и раки в буфете, лица знаменитостей в директорской ложе, а главное – лошади. Лошади были лучше всего.
«Итак, – сказал Гера, – наступило время кардинальной проверки твоих нечеловеческих способностей (он любил выражаться вычурно). На какую лошадь будем ставить?» (По дороге он ввел меня в курс беговых страстей).
