Тяжелые веки были полуопущены, и создавалось впечатление, что глаза закрыты. Челюсть, хотя и не сильно выступала вперед, была твердо очерчена, а верхняя губа, немного выпяченная, смягчала впечатление устрашающей силы. Морщины бороздили его лоб и разбегались вокруг глаз, вверх и вниз, как скошенные концы проволочной кисти. Густые, седые, как и волосы, брови бросали тень на глаза В его сутулости виделась не просто усталость или небрежность: позвоночник изогнулся как-то неестественно, хотя и не резко. Священник преклонил колена и снова занял свое место. У Фенна было отчетливое ощущение, что он только что видел магнитную бурю в человеческом обличье. Он также осознал, что, стоило священнику двинуться вперед, гул приглушенных голосов вдруг резко прекратился. Теперь, когда грозная фигура скрылась, шепот возобновился опять.
Толпа вошедших влилась в центральный неф, и троим следящим за порядком пришлось создать барьер, чтобы толпа не заполнила весь проход. Фенна заинтриговало все происходящее, и он уже жалел, что не продолжал свой репортаж в последующие недели. Очевидно, не выражаемый явно интерес и слухи заполняли весь этот район, и сегодня все это вылилось в церковном сборище. Всем хотелось повторения трюка Возможно, на этот раз чуть поэффектнее. Мы уже видели тройное сальто; теперь, пожалуйста, четверное. Вот почему они взяли с собой своих болящих. В последний раз был великий трюк, но что в нем для меня? Или: извините, я пропустил прошлое шоу — нельзя ли повторить?
Репортаж уже сформировался у Фенна в голове, и в нем было много от легковерия, предрассудков, корысти — и, возможно, даже двуличия. Встреча с Саутвортом и Таккером, чьи мотивы более чем явно склонялись к эксплуатации чудес, хорошо объяснила, что могло крыться за распространением слухов. Они попытались и его завербовать в свою компанию и были разочарованы — возможно, даже обескуражены. А насколько замешана в этом сама Католическая церковь? Много ли она предприняла, чтобы развеять слухи о чуде? Или она поощряла их? Фенн ощутил мрачное удовлетворение: здесь был материал для милого журналистского расследования. Недостаточно, чтобы разжечь мировой пожар, но хватит для дискуссии, которая позволит распространить дополнительный тираж в южных графствах. Тут он посмотрел на Сью, и его кольнуло чувство вины.
Сью склонила голову, крепко сжимая руками плечи Бена. Она молилась про себя, на лбу запечатлелась сосредоточенность. Даже Бен притих, погрузившись в свои мысли.
Фенн недоумевал. Сью была не дурочка и определенно не настолько наивна в отношении религии. По крайней мере, с тех пор как он ее знал. Так откуда же эта перемена? Что случилось? Что привело ее обратно к Католической церкви так быстро и с таким убеждением? И как она отреагирует на разоблачение, которое он планирует? Фенн попытался стряхнуть неловкость от чувства вины — возможно, его репортаж вернет ее к реальности. Он надеялся на это, так как пути назад уже не было, он заглотил наживку.
Позвякивание бубенчика насторожило его. По церкви прошла волна движения; и те, кому посчастливилось занять место на скамье, и стоявшие почтительно умолкли. Зазвучали первые аккорды органа, краткое вступление, за которым должен был последовать гимн, и люди прокашлялись и набрали в грудь воздуха. Начало гимна было нестройным, но вскоре голоса зазвучали в лад.
Священник поднялся на две ступеньки к алтарю и повернулся лицом к собравшимся. Фенн удивился и был слегка потрясен переменой в отце Хэгане. Он словно постарел, почти что сгорбился. Его глаза странно блестели, как у человека, умирающего от голода, а кожа пожелтела и натянулась на скулах. Хэган нервно проводил языком по губам, и Фенн заметил, что взгляд его бегает по церкви, словно священника расстраивало само количество собравшихся. Одеяния больше не служили ему защитой, а только подчеркивали бренность того, что под ними крылось.
Фенн наклонился к Сью, чтобы поделиться своими наблюдениями насчет странной перемены в священнике, но понял, что Сью слишком поглощена самой службой, чтобы что-либо заметить.
В течение всей мессы — для него слишком долгой — Фенн наблюдал за отцом Хэганом и постепенно понял, что перемена была не такой сильной, как показалось вначале (а может быть, по ходу службы священник обрел часть прежней уверенности). Также возможно, что Фенн просто не видел его некоторое время и внезапная встреча усилила впечатление от перемены.
По знаку спокойствия, когда все присутствующие пожали руку соседу и проговорили: «Да пребудет с вами мир», Фенн протянул руку Сью. Она холодно взглянула на него, прежде чем протянуть свою, и ее пожатие было вялым. Когда она отпустила его руку, он продолжал пожатие, стиснув ее ладонь в попытке наладить душевный контакт. Сью потупилась, и, казалось, по ее лицу пробежала тень. Фенн лишь заметил, как маленькая ручка схватилась за его куртку, и, взглянув вниз, увидел Бена, для пожатия протянувшего руку вверх.
— Да пребудет с тобой мир, Бен, — прошептал Фенн и снова посмотрел на Сью. Она не отрывала глаз от священника у алтаря.
Месса продолжалась, и после причащения интерес Фенна переключился на самих собравшихся. Желающие причаститься устремились вперед с недостойной (и, возможно, неблагочестивой) торопливостью, создав сутолоку у сужения в центральном проходе. Инвалиды, одни в колясках, другие на костылях, двинулись вперед, и Фенн мог только пожалеть их. Их отчаяние было очевидно, и это возродило его злость на тех, кто пользовался их несчастьем. В очереди были дети хотя и не моложе семи лет, но некоторые и ненамного старше. Они в нетерпении вытаращили глаза, вероятно толком не понимая, что происходит, но захваченные всеобщим возбуждением. Юношу лет семнадцати или больше провели к алтарю, как пятилетнего, и его ковыляющая походка объясняла, в чем дело. Юноша был дебилом, и Фенн видел светящееся надеждой лицо его матери.
Лицо отца Хэгана выражало страдание, когда он смотрел на длинную, в три ряда очередь верующих, и репортер неохотно посочувствовал ему. Он догадывался, что священник не причастен ко всему этому и пребывает в таком же смятении, как и он сам.
В медленно двигавшейся очереди было несколько монахинь, они склонили голову и крепко сцепили руки на груди. Гимн достиг своего завершения, стихи уже давно замолкли, оставив только шум шарканья и отдающегося эхом покашливания. Возвращавшиеся после причастия прихожане проталкивались через боковой проход к своим скамьям. Внезапно перед Фенном возникла маленькая фигурка, и репортер вздрогнул, увидев, что руки мальчика сплошь покрыты безобразными бородавками. Через центральный проход мужчина нес к священнику другого мальчика, с укутанными толстым одеялом ногами. Это был тот самый ребенок, которого Фенн видел в инвалидной коляске на подходе к церкви. Отец успокаивал сына, и, когда тот открыл рот, чтобы получить причастие, глаза священника наполнились новой печалью.
