Стены Истины продолжали свое повествование.
На небольшом участке стены были изображены жрецы, ведущие человека в елизаветинском костюме по коридорам какого-то строения — похоже, пирамиды. Странное зрелище представлял собой этот галантный кавалер в изысканных одеждах среди руин древнего Египта; ужасно было видеть, словно наблюдая из-за угла, как один из жрецов, незаметно подкравшись, всадил в спину англичанина нож, когда тот склонился над саркофагом с мумией.
Детализация рисунков произвела на Картарета большое впечатление. Черты лиц отличались почти фотографической точностью; рисунки, хотя и грубые, были жизнеподобны и реалистичны. С такой же точностью были изображены предметы обстановки и прорисован фон каждой сцены. В исторической достоверности изображений и, следовательно, их правдивости сомневаться не приходилось. Но самое худшее состояло в том, что обыкновенный, даже самый образованный и знающий художник, никогда не сумел бы изобразить все это, не увидев.
Нефрен-Ка, принеся жертву Ньярлатхотепу, узрел ход истории в пророческих видениях.
Картарет видел истины, открытые демоном…
Они шли все вперед и вперед, к пылающему храму веры и смерти в конце зала. История шла за ними по пятам. Теперь Картарет видел рисунки, относящиеся к новейшей эпохе. Появилось изображение Наполеона.
Сражение при Абукире. резня у пирамид. разгром кавалерии мамелюков. вступление французских войск в Каир.
Снова подземелье и жрецы. Рядом трое белых в французской военной форме тех времен. Жрецы ведут их в красный зал. Французы захвачены врасплох, побеждены, убиты.
Что-то в рисунке показалось Картарету знакомым. Он припомнил страницы книг, рассказывавшие о египетском походе. Наполеон взял с собой ученых и исследователей для изучения пирамид и гробниц страны. Они нашли Розеттский камень и многое другое. Вероятно, эти трое натолкнулись на тайну, которую скрывали жрецы Нефрен-Ка — и потому их, согласно рисункам на стенах, заманили в смертельную западню. Да, знакомая история — но было в этом еще что-то неопределенно знакомое.
Они шли, и на стенах мелькала панорама лет и десятилетий. Турки, англичане, Гордон, разграбление пирамид, мировая война. И постоянно встречающиеся изображения жрецов Нефрен-Ка и того или иного белого незнакомца в катакомбах или склепах. Белый неизменно умирал. Все это было до боли знакомо.
Картарет отвел глаза от стены и увидел, что они со жрецом приблизились к пятну мрака в конце гигантского пламенеющего зала. Оставалось еще шагов сто. Жрец, пряча лицо в складках бурнуса, манил его рукой.
Картарет поглядел на стену. Рисунки обрывались. Но нет — прямо впереди свисал с карниза под потолком величественный занавес из темно-красного бархата; он уходил в темноту и вновь появлялся из мрака, скрывая противоположную стену зала.
— Будущее, — пояснил проводник.
Капитан Картарет вспомнил, как жрец рассказывал ему, что каждый день чуть отодвигает завесу и открывает изображение следующего дня. Он вспомнил и кое-что еще — и поспешно взглянул на последний видимый участок Стены Истины — там, рядом с занавесом.
Капитан ахнул.
Так и есть! Он словно гляделся в миниатюрное зеркало и видел свое собственное лицо.
Видел совершенное сходство всех линий, черт и фигур. На рисунке капитан и жрец Нефрен-Ка, совсем как сейчас, стояли в красном зале у Стены Истины.
Красный зал… что-то знакомое… Елизаветинский кавалер был убит в катакомбах жрецами Нефрен-Ка. Французские ученые погибли в красном зале. После и другие египтологи оказывались вместе со жрецами в красном зале, и все они были убиты. Красный зал! Что-то знакомое? Как бы не так — сходное! Все они побывали в этом зале! А теперь он сам стоял здесь, рядом со жрецом Нефрен-Ка. Другие умерли, потому что слишком много знали. Слишком много знали — о Нефрен-Ка?
Ужасное подозрение становилось отвратительной явью. Жрецы Нефрен-Ка защищали свою веру. Эта гробница мертвых предводителей культа была их святилищем, их храмом. И когда посторонние проникали в их тайну, жрецы заманивали их сюда и убивали, дабы другие не узнали слишком много.
Не случится ли с ним то же самое?
Жрец молчал и пристально глядел на Стену Истины.
— Полночь, — тихо произнес он. — Я должен отодвинуть занавес и открыть изображение грядущего дня. Капитан
Картарет, вы выразили желание увидеть, что уготовило вам будущее. Сейчас ваше желание исполнится.
Плавным движением он чуть отодвинул занавес. И молниеносно отпрянул.
Из складок бурнуса взлетела рука. Сверкающий кинжал прорезал воздух и вонзился в спину Картарета, мерцая красными отблесками огней. Кровь, что потекла из спины капитана, была еще краснее.
Издав короткий стон, белый упал. В его глазах застыло выражение неизбывного ужаса, порожденного не одной только смертью. Ибо, падая, капитан Картарет успел прочитать свое будущее на Стене Истины — доказательство безумия, что не могло существовать.
Умирая, капитан Картарет увидел, как его зарезал жрец Нефрен-Ка. Увидел, как истекли часы его бытия.
Жрец исчез из безмолвной усыпальницы в тот миг, когда последний взор умирающих глаз явил Картарету изображение неподвижного белого тела — его тела — лежащего в объятиях смерти у подножия Стены Истины.
Друзья говорили, что по возвращении из Египта Хартли изменился. О причинах этой перемены можно было только гадать, так как Хартли не встречался ни с кем из знакомых. Однажды вечером он посетил клуб, а затем скрылся от мира, уединившись в своей квартире. Держался он с недвусмысленной враждебностью и вел себя крайне невежливо; лишь немногие из друзей решились на визит, но и этих случайных посетителей он не принял.
Его странности вызвали немало пересудов — откровеннее говоря, сплетен. Многие помнили, каким был Артур Хартли до экспедиции и, естественно, терялись в догадках по поводу столь резкой метаморфозы. В избранной им сфере науки — археологии — Хартли обладал репутацией одаренного ученого и чрезвычайно эрудированного полевого исследователя; в то же время, он был совершенно очаровательным малым. Он был наделен светским шармом, какой обычно приписывается героям сочинений Э. Филлипса Оппенгейма, и не иначе как дьявольским чувством юмора, причем объектом шуток нередко становился он сам. Хартли был способен отпустить идеально подходящую к случаю ремарку и при этом улыбнуться так, словно сам был поражен этим не меньше собеседника. Большинство друзей находили его утонченность, лишенную малейшего намека на позерство, крайне располагающей. Изысканное чувство смешного он переносил и на свои исследования; будучи известным и увлеченным работой археологом, Хартли неизменно отзывался о ней как о «возне с древними черепками и нашедшими их допотопными окаменелостями». Понятно, что произошедшая с ним перемена стала для всех полной неожиданностью.
