Я смотрел на ее разбросанные повсюду вещи. Аккуратностью она не отличалась. Как вообще шнуруется этот корсет? Или у нее все же есть что-то более практичное?
Наконец я не выдержал:
— Ты что, так и собираешься тут жить до этого, как его? Воссоединения родственников?
— Ну да.
Она удивленно посмотрела на меня, пожала плечами — любимый жест. Она и впрямь походила на Сметанкина — в ней была какая-то нечеткость, неокончательность, точно на недопроявленном фотоснимке. Книжное сравнение, литературное. Когда я последний раз видел недопроявленный снимок?
— Мне больше и правда негде, — сказала она. — Ну, могу еще у папы твоего. Он, в общем, не против был. Он симпатичный у тебя. Но тут лучше. Воздуху много. И вообще. Мне больше нравится.
И она улыбнулась.
Мой папа симпатичный?
В спальне на тумбочке остывала яичница. Это меня беспокоило.
— Ты вообще что делаешь? Учишься? Работаешь?
— Учусь. — Она, оттопырив мизинец, прихлебывала кофе. Это я с ней пойду на встречу с родственниками? Позорище. — На стилиста.
Наверное, на парикмахера. Сейчас все называют идиотскими эвфемизмами.
— Вот вернусь, позавтракаем, пойдем тебе костюм приличный купим. Вообще приведем тебя в порядок. Чтобы не стыдно было родственникам показаться.
— Слушай, — сказал я устало, — отстань от меня, а?
— Я же как лучше…
Вот пойдет она в маркет, запру дачу и поеду к папе. Я представил себе, как она возвращается с пакетом своей веганской еды и тычется в запертую дверь…
— Туалетной бумаги купи, — сказал я, — и хлеба. И помидор. И яиц. Кстати, «мангазея» что такое? Не знаешь?
В комнате нестерпимо воняло парфюмерией. Чем она душится? Какой гадостью?
— Ткань такая? — неуверенно ответила она, подобрала с пола свой корсет, со стула — юбку, двинулась в ванную и захлопнула за собой дверь.
Зашумела вода.
Я съел холодную яичницу, немножко прибрался и задумался.
Позвонить Сметанкину? Сказать, что тут мне свалилась на голову его дочка, и, между прочим, не маленькая, и пускай он сам разбирается — например, приезжает на своей серебристой «мазде» и увозит ее в какое-нибудь пристойное место, а главное, отсюда подальше. Такой папа на белом коне.
Но потом передумал. Сдержал первый порыв.
Если бы она хотела сдаться Сметанкину, она бы поехала сразу к нему. А не болталась бы ночь на вокзале, где, между прочим, полным полно бомжей и карманников. И вообще неуютно.
Вместо этого я позвонил своему папе. Он долго не брал трубку, и я уже начал волноваться, но потом он весьма бодро сказал:
— Да?
— Папа, это я, — я повысил голос, так как он был глуховат, — у тебя все в порядке?
— Спасибо, что соизволил поинтересоваться, — папа был ядовит, как смертоносная мамба, — прекрасно. Я себя чувствую прекрасно!
— А… тебе ничего не надо? Мне заехать сегодня?
— Зачем? — скорбно сказал папа. — Зачем? Чем ты хочешь меня порадовать?
Порадовать его мне было нечем.
— Бросил женщину. С ребенком. Мне казалось, я тебя хорошо знаю.
Я думал, ты тюфяк и ничтожество, но не подлец. А ты еще и подлец!
— С чего ты…
— Ходил несколько лет, обещал жениться. Мать приняла снотворное, еле откачали, это тебе наплевать… Но ты же еще к дочери приставал! Довел девочку до того, что она убежала из дома, спуталась с наркоманами!
— Погоди, — сказал я, — погоди. Это она тебе сказала, да?
— Светочка? Да. Хорошая девочка. А ты, мерзавец, если бы ты не был моим сыном…
Я понял, что напрягаю слух, на заднем плане был какой-то шум, что-то шло фоном.
— Что там у тебя? — Голос пришлось тоже напрячь. — Ремонт у соседей?
— Почему у соседей, — обиженно сказал папа, — это у меня ремонт.
Папа давно уже выкручивал руки ЖЭКу, поскольку сверху была протечка, на потолке в кухне образовалось большое пятно, похожее на Африку, а в ванной начала шелушиться краска на стене.
— Этот милый молодой человек, Сметанкин… Прислал рабочих и материалы. Сказал, что себе делал ремонт и не все израсходовал. Плитка, цемент, побелка.
— Папа, — сказал я, — ты слышал поговорку насчет бесплатного сыра?
— При чем тут сыр? Просто родственный мальчик. Он родителей рано потерял. Ему некого любить. Не о ком заботиться. Это тебе все на блюдечке подносили — и учебу, и образование, и семью.
— Если не о ком заботиться, почему он семью бросил?
— Это он семью бросил? Это ты семью бросил! Девочка плакала. Она тебя до сих пор папой называет. Несмотря ни на что. Теперь я понял, почему ты скрываешься на этой даче! Нашкодил и прячешься. Я дал ей твой адрес, дал! Чтобы тебе стыдно было ей в глаза смотреть, мерзавцу!
Дрель взвыла совсем уж нестерпимо, и я отключился.
Сметанкин делает ремонт у папы? Тьфу, у нас с папой? Рабочих прислал? Тех самых невидимок, которые работали у него?
Пальцы у меня тряслись, и я с трудом попадал в телефонные клавиши.
«Абонент не отвечает или временно недоступен», — сообщил автомат.
Специально отключил телефон, чтобы его нельзя было достать?
Что вообще происходит?
Стоп.
Предположим, мы с папой, в особенности бедный папа, ну и я тоже хорош, стали жертвой какой-то чудовищной аферы? Чем вообще этот Сметанкин занимается? Кто он такой? Как его на самом деле зовут?
Я не видел его документов — я вообще не спрашиваю у своих клиентов документы, зачем?
Кому принадлежит на самом деле та квартира, на которой он назначал мне встречи? У кого он ее отобрал? Как присвоил?
Я думал, он помешался на почве поисков родни, но что, если он нормален, как боа-констриктор? Просто с самого начала преследовал совсем другие цели? Что, если ему был нужен именно я? Или папа?
Проплатить заметку для газеты не так уж и сложно. Предположим, есть некая банда. Вот она выходит на одиноких, неустроенных людей. Втирается к ним в доверие.
Каким-то образом внушает им, что они родня, что происходит счастливое воссоединение семей. И бедные обманутые старики сами на блюдечке выносят ключи от своих квартир. Единственное достояние, которое у них есть.
Слишком сложно. Сначала вышли на меня, заказали работу. Потом через меня — на папу. Слишком много случайностей, слишком много совпадений… Я же выдумал ему целое генеалогическое дерево. Каким образом на нем повис сморщенный фрукт Блинкиных?
А не свою ли собственную генеалогию я ему выдумал? Обрывки разговоров, послушанных в детстве, этот Будда… Папа говорит, что его продали, когда у меня случился аппендицит. Значит, я должен его помнить, сколько мне тогда было? Три с половиной? Четыре? Он мог стоять на том столике, у окна, где сейчас стоит ваза, которую маме подарили в школе на юбилей.
