Входя в свои комнаты, навстречу хриплому дыханию, причитаниям Фитии и тяжелому запаху горя, Хаидэ знала — не придумала она тогда. Потому что сегодня чернокожая Маура говорила с ней так, как когда-то заговорил ее Нуба — из головы в голову, не шевеля губами.
Так же, как виделось ей в мыслях, она, стоя на коленях возле постели, вытирала губкой кровь, стараясь не тревожить рану. Только слез не было, потому что вокруг тенями суетились рабыни, — высокая Анатея, откидывая за спину длинную косу, бесшумно летала от ложа к жаровне: повинуясь быстрым приказаниям Фитии, приносила чашку с отваром, забирала большую миску, наполненную мутной от крови водой.
Ахатта неглубоко и быстро дышала, казалось воздух не находит дорогу в горло, убегает наружу и хотелось ладонью затолкать его, придержать, чтоб расправил легкие.
— Осторожно! Посмотри сюда, госпожа, — тень накрыла лежащую и из-за спины Хаидэ протянулась рука, тронула пальцами грудь, приподнимая. Хаидэ подалась назад, чтоб плечом оттолкнуть непрошеного советчика, но застыла, увидев у основания груди скрытый надрез. Он шел полукругом и был похож на маленький черный рот со страшной улыбкой.
— Фития… Что это? Иди сюда!
— Посмотри и другую, только не касайся соска, — египтянин стоял, нагнувшись, и Хаидэ чувствовала, как он дышит, касаясь ее спины. Ей стало неловко, что, не доверяя, она зовет няньку, и следующий вопрос она задала ему:
— А ты знаешь, что это, жрец?
— Я видел такое, — она ждала, но мужчина молчал. Хаидэ осторожно приподняла вторую грудь, сжавшись от того, что на соске сверкнула выступившая капля молока. Увидела второй черный рот с запекшейся ухмылкой.
— Ох, беда, — прошептала подбежавшая нянька и, отжимая египтянина, тоже опустилась на колени. Приблизила лицо к посеревшей коже и понюхала ее, у самого шрама.
— Будь осторожна, мать трав, не касайся, — голос его был медленным и напряженным. Женщины замерли. Египтянин присел рядом и, отстегнув тонкую витую застежку с хитона, коснулся кончиком капли молока. Оглянулся, ища что-то взглядом.
— Ты очень любишь этих птиц, госпожа?
Хаидэ кинула взгляд на большую клетку, укрытую тонким платком.
— Это голуби Гайи. Спрашивай у нее.
— Мне нужна одна. Но навсегда.
— Гайя?
Черноволосая рабыня прошла к окну, и, сунув руку под платок, достала сонную птицу. С поклоном передала жрецу и отступила на шаг. Египтянин поднялся, оказавшись в маленьком круге из женщин. Гайя смотрела решительно и хмуро, наверчивая на палец жесткую прядь. Анатея прижимала к груди плошку с травами и старалась держаться за спиной Фитии. И Хаидэ, встав, опустила мокрые руки. Жрец кивнул и, поворачивая птицу к свету, коснулся мокрым кончиком застежки клюва. В горле у голубя пророкотало воркование, спокойное и тихое. И — захлебнулось. Забившись, птица уронила голову. Жрец повел рукой, и птичья голова закачалась, как тряпочная.
Ахнула Анатея и что-то прошептала Фития, бессильно и зло.
— Она умрет? Она тоже умрет? Ты! Что надо сделать?
— Тише, тише, доброе сердце. Она не умрет. Это не ей отрава. А в ней. Но не касайтесь этих ран и молока, что течет из груди. Гайя, твоя птица послужила нам. Но теперь ее надо похоронить и фибулу тоже. Дай мне сосуд.
Под взглядами женщин жрец плотно закрыл крышку и замотал сосуд тряпьем. Поставил на видное место, на середине широкого подоконника, и женщины, торопясь по его указаниям, обходили окно как можно дальше.
— Чистого полотна, мать трав. И воска. Есть ли жир от морских рыб?
— Анатея, побеги в кухню.
— Хорошо. И траву, что заживляет раны, быструю. Какая растет в ваших краях?
— Есть-есть, кипит уже.
Круглая жаровня краснела, идущий от нее душный зной мешался с темным ночным воздухом. Хаидэ искоса посмотрела на спокойное лицо чужестранца. Как он сказал? Тебе не придется спать в эту ночь….
Получив все, что просил, жрец погрузил руки в широкую миску и стал месить воск с жиром, показывая Фитии, чтоб подливала отвар понемногу.
— Посмотри на ее живот, госпожа. Освободи его от одежды. И скажи, что увидишь.
Расстегивая охотничий ремень и освобождая талию Ахатты от вытертых грязных штанов, Хаидэ мрачно подумала, ей незачем смотреть на живот, ведь молоко, бегущее из груди, она уже видела.
— Да…
— Что да?
— Она рожала. Недавно, совсем недавно, — трогая складку пустой кожи, что еще не успела разгладиться, Хаидэ сморщилась от чужой боли. Сколько ей всего, Ахатте! Пока она тут мучила Фитию своей тоской, ах, как плохо сидеть павой в клетке, Ахатта рожала, после пробиралась одна степями, в грязной мужской одежде. И грудь ее исходит отравленным молоком.
— Она к тебе пришла.
— Что?
Хаидэ оглянулась. Жрец, держа на весу пропитанную смесью полотняную ленту, смотрел на нее с сочувствием.
— Что делать дальше? Показывай, — ответила она хрипло.
Вдвоем с Фитией они плотно забинтовали ухмыляющиеся шрамы жирными лентами. Потом, пока Хаидэ удерживала подругу за плечи, усадив, жрец, густо намазав груди, покрыл их тем же полотном, в несколько слоев. Поверх получившегося панциря надели на больную плотную рубаху и уложили обратно на постель.
— Тебе придется потом похоронить свой матрас и покрывало, госпожа.
Он мыл руки, сливал воду в огромный кувшин и снова мыл, чистой. Хаидэ сидела рядом с Ахаттой, еле касаясь, убирала со лба черные пряди.
— Расскажи, что с ней?
— Вымойте руки, как следует. Теперь она будет спать. Я расскажу.
В дверном проеме что-то забормотал стражник, позвякивая копьем.
— Что там? — Хаидэ присмотрелась к маячившему за широкой спиной темному силуэту, — это ты, Мератос? Ты наконец, вспомнила о своей госпоже?
Девочка вошла, косясь на постель, низко поклонилась хозяйке. И выпрямившись, с вызовом сказала:
— Ты сама отпустила меня, туда.
— Хорошо, что пришла, — Хаидэ, вытерев руки, села на низкий табурет и поправила волосы. Улыбнулась устало.
— Принеси вина и свежего хлеба, Мератос. Нам всем надо отдохнуть. Сядь, жрец. Мы хотим знать.
В наступившем молчании стали слышнее редкие крики и пение снизу. Гости устали веселиться и лишь изредка кто-то затягивал песню и замолкал, засыпая на середине куплета. Фития прошла вдоль трех окон, откидывая шторы и цепляя их за крюки. Хаидэ повернулась так, чтоб пришедший с ночного моря ветерок овевал потное лицо. Жрец, сев на табурет, сложил руки на коленях, повел плечом, с которого падали незаколотые складки хитона.
— Я служил своему богу, ты это знаешь, тебе сказали.
— Да.
