— Вы знаете, — монотонно начинает Бруно Брунович, — я очень уважаю генерала Срамного Петра Арсеньича. Он для меня сделал много, даже больше …
Наступает недолгая пауза, во время которой старик качает головой, будто в чём-то с самим собой соглашаясь. Потом спохватывается и так же без всякого выражения продолжает:
— Но я старый человек, поймите… Мне уже скоро…
Он показывает пальцем в потолок.
— Поэтому я не могу себе позволить заниматься, проникать в такие, брать на себя… такое. Это слишком, да что там, это вообще недопустимо, потому что… понимаете?
Взбешённый всей этой нелепицей Мхов, еле сдерживаясь, протягивает ладонь.
— Верните паспорт, пожалуйста.
Старик, как кажется Мхову, пугается.
— Нет, нет, подождите! Подождите… хотя… это, пожалуй, можно. Сейчас я вам покажу.
С этими словами Бруно Брунович встаёт и, не выпуская паспорт из рук, уходит в другую комнату, ту, что за плотной шторой. Спустя полминуты он возвращается, неся с собой две толстые металлические цепи (каждая из них скована в сплошную окружность) и какое-то стекло в круглом металлическом корпусе на подставке, что-то вроде настольного зеркала.
Последний предмет он ставит на стол. Потом надевает одну цепь себе на шею, другую — обеими руками протягивает Мхову.
— Наденьте это, — говорит он.
— Зачем? — Мхов чувствует тупую, смертельную усталость. — Отдайте мне паспорт, я ухожу.
— Прошу вас, наденьте, — настаивает хозяин. — Это защитит, если что.
Мхов понимает, что оказался в цепких лапах свихнувшегося гэбиста, и чем больше он будет сопротивляться, тем дольше продлится эта чушь. «Не драться же с ним, — думает Мхов. — Опять же пёс. Не стрелять же в него». Перед его глазами, как живой, встаёт несчастный Дорсет и Мхов сдаётся. Но Срамному, решает он, эта магия будет стоить дорого.
Он встаёт с дивана и, нагнув шею, позволяет старику повесить на себя идиотскую цепь; она оказывается намного тяжелее, чем он думал.
— Вот так хорошо, — облегчённо вздыхает Бруно Брунович. — Теперь смотрите.
Он поворачивает штуковину в круглом корпусе лицевой стороной к Мхову.
— Это — Зеркало Вторичной Визуализации, или, как мы его в шутку называем, Зеркало Заднего Вида. Что вы в нём видите?
Мхов видит блестящую поверхность, по фактуре похожую на зеркальную, но в ней, в отличие от зеркала, не отражается ничего. На всякий случай, он подносит к поверхности руку, шевелит пальцами, но там по-прежнему пусто.
Он так и говорит:
— Ничего я там не вижу.
— Теперь внимание.
Хозяин тщательно поправляет цепь на себе, потом на Мхове.
И протягивает руку с паспортом к поверхности стекла.
Действительно интересно. Отражения руки не видать. Как и раньше, там не отражается ничего… кроме паспорта. Бруно Брунович листает паспорт перед «зеркалом», Мхов отлично видит отражение каждой страницы документа. И — ничего кроме этого.
— Ну что, а?!
Старик, похоже, сильно увлёкся своим фокусом, так и сяк вертит паспорт перед «зеркалом», кривит рот, подмигивает.
— Ну, как вам это?!
«Да никак», — хочет сказать Мхов, но не успевает.
«Зеркало» гулко лопается, на поверхности возникает кривая чёрная трещина, в грудь Мхову, вернее, в цепь на его груди, ударяются сотни невидимых молоточков.
С десяток секунд длится оглушительный перезвон, сыпятся ослепительные синие искры.
Комната в глазах Мхова начинает судорожно дёргаться, так бывает, когда в киноаппарате рвется плёнка.
Экран телевизора «Панасоник» сам по себе расцвечивается яркими всполохами, сквозь которые пробиваются длинные столбцы японских иероглифов.
А на кухне протяжно и страшно воет Амба.
Когда всё кончается, на хозяина страшно смотреть. За эти секунды его лицо почернело, свернулось, он словно постарел лет на двадцать, в его глазах стынет смертельный ужас.
— Передержал… передержал… как же это… — еле шепчет он.
Мхов чувствует, что ещё немного и самому ему останется свалиться на пол и забиться в истерике.
— Ты чё, дед?! — в ярости шипит он.
— Не спрашивайте… — хозяин в панике машет рукой с зажатым в ней паспортом, — я не знаю… вы не…
— Паспорт, отдай, паспорт! — подступает к нему Мхов.
— Нет! Вы не понимаете! — вдруг вскрикивает Бруно Брунович, пряча паспорт за спину.
Собака на кухне уже не воет, она тихо скулит, забившись под стол.
Мхов одним движением вырывает из-за пояса пистолет, направляет дуло прямо в лоб старику.
— Паспорт! — приказывает он. — Считаю до одного!
Хозяин неожиданно успокаивается.
— Хорошо, — быстро говорит он. — Хорошо, хорошо, уберите пистолет.
Мхов опускает оружие.
— Сейчас, теперь уже… Одну секунду.
Мхов ждёт.
Бруно Брунович кладёт паспорт на стол перед собой, сосредотачивается и, листая документ левой рукой, указательным пальцем правой быстро чертит на каждой странице какие-то непонятные символы.
Мхов угрюмо следит за его манипуляциями.
Наконец, старик добирается до последней страницы, закрывает паспорт и протягивает его Мхову.
— Выхожу, — говорит Мхов в трубку связи с охраной.
Уже выпустив Мхова из квартиры и, глядя на него, ожидающего на пару с охранником лифт, Бруно Брунович вдруг устало говорит:
— Послушайте меня. Бросайте всё. Всё, что с этим связано. Уезжайте отсюда. Всё равно куда. Только быстрее.
«И этот туда же», — устало думает Мхов.
— Ещё кто-нибудь, кто-нибудь ещё, к кому-нибудь, кроме меня, вы обращались, с этим паспортом?.. — невнятно бубнит Бруно Брунович, но двери лифта уже смыкаются за спиной у Мхова.
Выйдя из подъезда и приближаясь к машине, он сует руку во внутренний карман пиджака, где лежит злополучный паспорт. Но никакого паспорта там нет. А есть что-то холодное, липкое, податливо лопающееся при первом же прикосновении. Помертвев от отвращения, Мхов выдёргивает ладонь наружу.
Густая, вонючая, чёрно-бурая дрянь обильно стекает по пальцам, неровными кляксами шлёпается на асфальт. Мхов чувствует, что близок к помешательству. Он поднимает глаза и видит в окне четвёртого этажа землистое лицо. Бруно Брунович стоит, прижав ладони к груди. Он часто кивает головой, его губы шевелятся. Мхов разбирает: «Простите меня».
Проснувшись утром, Мхов неохотно завтракает, отдаёт последние распоряжения по поводу вечернего приёма, поднимается к себе в кабинет, заваливается на диван.
Он в который раз прокручивает в голове происшедшее вчера на Комсомольском проспекте, силится понять, что же это всё-таки было и как к этому относиться. Информации у него ничтожно мало, но, если её внимательно проанализировать с учётом всего виденного и слышанного, можно составить общую картину, пусть даже на уровне догадок и предположений.
