Федор обзвонил всех и предложил встретиться в кафе. Он специально выбрал кафе, в котором работал его сын. Его мальчик. Десять лет назад Звягин был соучастником преступления, смертного греха, чтобы уберечь своего малыша. Не уберег. Никого не уберег.
Он сидел в машине напротив «Альбатроса». Уже вошли Масюк и Деревянко. Почти не изменились. Немного осунулись, но и он ведь не молодеет. Федор наблюдал за входом. Он не виделся с бывшими сослуживцами десять лет. Каждый из них занимался своим делом. У Федора были мысли позвонить Малышевой или Курагину, но он отбрасывал их – не хотелось ворошить это дело.
– Шуки, – кровавая пена изо рта. Кожа на голове начала лопаться, и теперь Мансуров походил на гидру с множеством кровавых змей вместо волос.
– Шуки, – повторял человек при каждом уколе приспособлением, придуманным им же. Его трясло, конечности двигались сами по себе, отказывались слушать приказы мозга. Мансуров прыгнул на прутья решетки. Гвоздь, прикрученный к одной из палок, с хрустом вошел в грудную клетку, и мужчина взвыл. Глаза выкатились, казалось, еще чуть-чуть, и они лопнут, словно желтки глазуньи у неумелого кулинара.
– Шуки! – крикнул он, и еще четыре «жала» вошли в его тело. Мансуров упал, все еще содрогаясь. Тишину нарушали хлюпающие звуки, будто кто-то бежал по залитому водой полу. Мужчина дернулся, и на его лице засияла блаженная улыбка. Скрученная рука в последний раз хлопнула по воде красного цвета, словно бегущий сделал последний шаг и замер.
Замер в ожидании, чтобы вернуться в лице подражателя.
Звягин не хотел ворошить «грязное белье» до последнего. Видит бог, он не хочет этого и сейчас. Теперь, собрав их всех, Федор надеялся придумать, как спасти оставшихся в живых.
Он увидел Малышеву, вошедшую в кафе вслед за супругом. Пора. Звягин заглушил двигатель и вышел из машины. Он очень нервничал, как и в ту ночь, будто ему предстояло сделать что-то отвратительное, что-то, что будет мучить его всю оставшуюся жизнь. Федор еще не знал, к какому решению они придут, но что согласится с любым коллективно выбранным, был уверен. Даже если они предложат поймать подражателя и поджарить, как и Электрика. Их ничто не сможет остановить, даже если придется еще раз пережить проклятую ночь.
* * *
Решение суда изменится не в лучшую сторону. Звягин знал это наверняка. Скольких зверей… да, именно зверей, другого слова для некоторых узников и не подобрать. Скольких зверей «отмазывали» адвокаты. Если уже идет разговор о невменяемости, значит, эта тварь, убившая как минимум человек семьдесят, избежит наказания. Где гарантия, что он не продолжит убивать? Не продолжит свою охоту? Где эти чертовы гарантии?!
– Слушай, Ильич, в «стакане» снова лампочка сгорела. – В караулку вошел Курагин. – Или твои орлы хорошие лампочки домой забирают, а сгоревшие вкручивают.
– Семен, ты же электрик? – спросил Звягин.
– А что, у тебя какие-то сомнения? – не понял вопроса Курагин.
Федор Ильич кивнул, будто именно этого ответа и ждал, и достал из-под стола сверток примерно полметра в длину.
– Знаешь, что это? – Звягин положил руки на стол.
– Нет.
Начальник караула снова кивнул, мол, так оно и должно быть.
– Ты, Семен, присаживайся. – Федор начал разворачивать узкий сверток. Семен замер в ожидании трубы или биты.
– Ну, а теперь узнаешь? – Звягин взял бамбуковую палку и положил перед электриком.
– Да, это «удочка». Мы с тестем такой же свиней забивали.
– Ну вы и садисты, – произнес Федор, вспомнив, кого убивал ею Мансуров. – Не просветишь?
– Ну, у нас был загон. Такой решетчатый, как наш «стакан», один в один. Хм, – хикикнул Семен и тут же посерьезнел, увидев реакцию Звягина. – Загоняли туда свинью, и… А, вот! – Курагин поднял указательный палец вверх, будто учил малого ребенка. – Еще обязательно нужно облить ее водой. Нужна хорошая проводимость. Эта хреновина, – электрик мотнул головой в сторону «удочки», – включается в розетку. Вот здесь, на вилке, – мужчина протянул руку и взял провод, – должна быть отметина. Да вот же она! – он показал на черную полоску с одной стороны вилки. – Это чтобы знать, где фаза… А вот этот гвоздь, – он ткнул пальцем в острие, – соединен с вилкой одним-единственным проводком.
Звягин замотал головой:
– Ни черта не понял…
– В твоей хрущевке, например, к розетке подходит двухжильный провод…
– Ну да, в розетке же две дырки, – с умным видом произнес Звягин.
– Типа того, – улыбнулся Курагин. – Ноль и фаза. Сейчас везде делается проводка по евростандарту, так сказать. Ноль, фаза, заземление. В «удочке» только фаза.
– Ладно, с этим понятно. Еще раз, вода обязательна?
– Обязательней не бывает. Можно и без нее, но ты замучаешься сам и замучаешь животное. Сам даже больше. Ты хоть раз вешал люстру?
– Плафон на кухне.
– Ну, вот представь: ты стоишь на табурете и скручиваешь голыми руками проводки. И тут вдруг… ну хотя бы твой Васька подойдет и включит свет…
– Включил.
– Что?
– Я говорю, Васька тогда и включил свет.
– И что ты почувствовал?
– Странное такое… не то пощипывание, не то подрагивание.
– А теперь представь: вместо табуретки ты стоишь в тазике с водой…
– И что?
– И то! Ты как минимум потеряешь сознание.
– Понятно. – Звягин снова завернул «удочку» и убрал в стол.
– А ты что, свинью забивать собрался?
– Что-то вроде того. Слушай, а ты можешь, – после небольшой паузы произнес Звягин, – штук десять таких сделать?
Семен посмотрел на начальника караула, потом на свои руки.
– Я полагаю, ты ничего плохого не задумал…
– Да или нет? Мне нужны гарантии.
– Хорошо. Сделаю.
Когда за Курагиным закрылась дверь, Звягин снова достал сверток. Развернул его и, поглаживая «удочку», произнес:
– Вот они, гарантии.
* * *
Звягин вошел в кафе со смешанным чувством. Он был рад видеть этих людей, но и чувствовал какую-то вину перед ними. Смертный грех во благо. Черта с два во благо! По телефону никто из них не выказал недовольства. Так это же по телефону, а сейчас, при встрече, Малышева может запросто вцепиться в глаза.
– Федя, это же убийство. – Женщина попыталась встать, но снова упала на стул.
– Он – монстр, – тихо, но с нажимом сказал Звягин.
– Ну, а мы-то чем будем лучше его? – спросила Малышева, опустив глаза.
– Ты можешь участвовать или нет, – ответил Федор.
– Федя, я стану убийцей, – произнесла женщина, словно маленькая девочка, обвинившая старшего брата в том, что он заставил ее взять без спроса со стола конфету, и теперь ее все обвинят в воровстве.
– Как и все мы, – не отступал «старший брат».
– Как и ОН, – не соглашалась она.
– Нет. Мы другие.
– Как и ОН, – настаивала на своем Малышева. – Ты даже орудие убийства взял его.
Тут трудно было что-то возразить, поэтому Звягин только повторил:
– Мы – другие.
Федор Ильич присел рядом с Масюком, напротив Малышевой. Женщина была пьяна, перед ней стояла бутылка коньяка. Рюмка была только у нее.
– Привет, Ильич, – поприветствовал Колтун Звягина.
Федор Ильич поздоровался со всеми, даже Малышева ответила коротким кивком и налила себе коньяка.
– Никому не предлагаю. Это радость у нас была общая, а вот горе у каждого свое. Правда, Федя?
Звягин понял, что она имела в виду под словом «радость». Он промолчал. Осталось еще им разругаться, когда у каждого из них погиб ребенок. Почти у каждого. Федор посмотрел на Шевченко, Стрельцова и Кулешова. Их дети были еще живы. Звягину даже показалось, что они держатся намеренно особняком, будто то, что сейчас происходит, заразно и они не хотят заразиться. «Вы заразились еще десять лет назад!» – хотел крикнуть им Федор, но сдержался. Новый приступ вины перед этими людьми заставил его здраво оценить ситуацию и не начать орать на них. Не для этого он собрал их. Не для этого.
– Ну, Федя, кого теперь убьем? – спросила Малышева и влила в себя рюмку.
Колтун виновато улыбнулся и пожал плечами, мол, вон что с женщинами делает алкоголь.
– Во-первых, хочу принести соболезнования…
– Ха, – хмыкнула Римма. – Засунь ты свои соболезнования…
Теперь муж ее остановил. Цыкнул на нее и дернул за рукав:
– Прекрати! Мне за тебя стыдно.
