— Нет, нет, ведь все дело в этом самом месте. Ей надо отсюда уехать. -
С минуту она смотрела на меня угрюмым взглядом, потом договорила до конца: — Вы правильно рассудили, мисс. Я и сама ведь…
— Да?
— Не могу тут оставаться.
При этом она так посмотрела на меня, что в голову мне вдруг пришла новая мысль:
— Вы хотите сказать, что после вчерашнего вы видели?…
Она медленно, с достоинством покачала головой.
— Я слышала!..
— Слышали?
— Слышала всякие ужасы от этого ребенка! Вот! — вздохнула она с трагическим облегчением. — Честное слово, мисс, она говорит такое…
Но при этом воспоминании силы изменили ей: вдруг зарыдав, она опустилась на мою софу и, как мне уже приходилось видеть раньше, дала полную волю своему горю.
Я тоже дала себе волю, но по-своему:
— Ох, слава богу!
Тут она вскочила на ноги и, вытирая глаза, простонала:
— Слава богу?…
— Но ведь это меня оправдывает!
— Верно, мисс, оправдывает!
Это было сказано так выразительно, что, казалось, больше и желать было нечего, но я все еще колебалась.
— Что-нибудь ужасное?
Я видела, что моя подруга не находит слов.
— Чудовищное.
— И про меня?
— Про вас, мисс, если уж вы хотите знать. И для юной леди просто что-то невероятное. Не знаю, где только она могла набраться таких…
— Таких слов, какими она обзывает меня? Я-то знаю где! — сказала я, засмеявшись; смех мой был достаточно красноречив. И, сказать по правде, он только еще больше заставил призадуматься мою подругу.
— Так вот, может, и мне следовало бы знать — ведь я кое-что вроде этого уже и раньше от нее слышала! И все-таки я не могу этого вынести! — промолвила бедная женщина и тут же, бросив взгляд на мои часики, лежащие на туалетном столе, заторопилась:
— Ну, мне пора идти.
Но я задержала ее.
— О, если вы это не можете выносить…
— Как же я могу с ней оставаться, хотите вы сказать? Так только ради того, чтоб увезти ее отсюда. Прочь от всего этого, подальше от них… — продолжала она.
— Она может измениться, избавиться от этого? — Я уже чуть ли не с радостью обняла ее. — Значит, несмотря на вчерашнее, вы верите…
— В такие вещи? — По выражению ее лица, когда она назвала это одним простым словом, я поняла, что больше расспрашивать нечего, и все стало ясно как никогда, после того как она ответила: — Верю.
Да, это была радость, нас двое, мы с ней плечом к плечу: если я могу быть и дальше в этом уверена, мне уже было не страшно, что бы ни случилось в будущем. Перед лицом бедствия у меня есть поддержка, та самая, которая была мне опорой, когда я так нуждалась в доверии, и если моя подруга поручится за мою честность, я готова поручиться за все остальное. Уже прощаясь с ней, я немножко замялась в смущении:
— Да, вот еще что вам надо иметь в виду: я только сейчас вспомнила — мое письмо с этим тревожным сообщением придет раньше, чем вы приедете в город.
И я еще яснее увидела, как она пыталась увернуться от всего этого и как устала прятаться.
— Ваше письмо туда не дойдет. Оно так и не было отправлено.
— Что же с ним случилось?
— Бог его знает! Мистер Майлс…
— Вы думаете, он взял его? — изумилась я.
Она замялась было, но переборола себя.
— Да, вчера, когда мы вернулись с мисс Флорой, я заметила, что вашего письма нет там, куда вы его положили. Попозже вечером я улучила минутку и спросила Люка, и он сказал, что не видел и не трогал никакого письма.
Мы обменялись по поводу этого своими размышлениями и догадками, и миссис Гроуз первая чуть ли не с торжеством подвела итог:
— Вот видите!
— Да, вижу, если Майлс взял письмо, он, конечно, прочел его и уничтожил.
— А больше вы ничего не видите?
Я молча смотрела на нее с грустной улыбкой.
— Мне кажется, с тех пор как у вас открылись глаза, вы видите больше, чем я.
Это и подтвердилось, когда она, чуть-чуть покраснев, сказала:
— Теперь я понимаю, что он проделывал в школе. — И со своей простодушной прямотой, с каким-то чуть ли не смешным разочарованием она кивнула. — Он воровал!
Я задумалась над этим, стараясь быть как можно более беспристрастной.
— Что ж, вполне возможно.
Ее как будто изумило, что я отнеслась к этому так спокойно.
— Воровал письма!
Она не могла знать, чем объясняется мое спокойствие, правду сказать, скорее внешнее, и я отговорилась, как смогла.
— Надо думать, что у него для этого были какие-то более осмысленные цели: ведь в письме, которое я положила вчера на стол, нет ничего, на чем бы он мог сыграть — там только просьба о свидании, — и ему, по-видимому, уже стыдно, что он зашел так далеко ради такого пустяка, — вот вчера вечером у него это и было на душе, — ему хотелось сознаться.
Мне в ту минуту казалось, что я уже все поняла и что все у меня в руках.
— Уезжайте, уезжайте, оставьте нас, — говорила я в дверях, выпроваживая миссис Гроуз. — Я это из него выужу. Он не станет мне противиться — он сознается. А если он во всем сознается, он спасен. А раз он будет спасен…
— То и вы тоже? — Тут милая женщина поцеловала меня, и мы с ней простились.
— Я спасу вас и без него! — крикнула она мне на прощанье.
Однако когда она уехала — мне тут же стало ее недоставать, — я оказалась в крайне затруднительном положении. Если я рассчитывала выиграть что-то, оставшись наедине с Майлсом, мне сразу же стало ясно, что я переоценила свои силы. Никогда еще за все время моего пребывания здесь я не испытывала таких тревожных опасений, как в ту минуту, когда я, сойдя вниз, узнала, что коляска с миссис Гроуз и моей младшей воспитанницей уже выехала из ворот. «Теперь, — сказала я себе, — я одна лицом к лицу со стихиями», — и весь этот день, стараясь побороть свою слабость, я только и думала, как я могла быть такой опрометчивой. Положение мое оказалось гораздо труднее, чем представлялось мне до сих пор, тем более что у всех в доме прямо на лицах было написано, что стряслась какая-то беда. Разумеется, все были изумлены. Чем бы мы там ни отговаривались, внезапный отъезд моей подруги казался им необъяснимым. Служанки и слуги ходили с недоуменными лицами, и мне это так действовало на нервы, что положение дел становилось все хуже, пока я не решила, что вот этим-то и надо воспользоваться и самой прийти себе на помощь. Короче говоря, я только тем избежала полного крушения, что взяла бразды правления в свои руки; и могу сказать, что в то утро, когда я решилась на это, я, только чтобы не спасовать, держалась очень властно и строго; мне важно было, чтобы все видели, что, предоставленная самой себе, я сохраняю удивительную твердость духа. С таким видом я часа два ходила по всему дому, и на лице моем ясно было написано, что я готова отразить любую атаку. Итак, для всех, кого это сколько-нибудь касалось, я деловито ходила туда-сюда, а на душе у меня была тоска.
